17
— Дакс, познакомься с моим отцом.
Из-за ветхого деревянного столика поднялся мужчина с бледным тонким лицом, одетый в пальто из выцветшего серого драпа. Протянул мне руку. Ладонь его была худощавой и сухой, но пожатие твердым.
— Доктор Гуайанос, — поклонился я ему.
— Сеньор Ксенос.
Губы его едва шевельнулись, как бы сведенные судорогой. Он оглянулся на сидящих рядом двоих человек, молчаливо взиравших на нас.
— Вы встречались уже с моим братом, — сказал он. — Другой джентльмен — мой старый друг, которому я полностью доверяю.
Я кивнул. Мне было понятно, почему он не называет его имени. Но этого и не требовалось, поскольку я сразу узнал его.
Альберто Мендоса, бывший армейский офицер, я видел его как-то раз на приеме. Интересно, понял ли он, что я опознал его?
Несколько мгновений мы простояли в неловком молчании, затем Гуайанос повернулся к своим спутникам.
— Прошу извинить нас. Мне бы хотелось поговорить с сеньором Ксеносом с глазу на глаз.
Мендоса бросил на нас настороженный взгляд.
— Все в порядке, — сказал Гуайанос. — Я уверен, что сеньор Ксенос не замышляет вреда.
— Может, и нет, — произнес Мендоса странным голосом, — но за машиной мог увязаться хвост. Я не верю Прието.
— За автомобилем слежки не было, — вступил брат Гуайаноса. — Я убежден в этом.
— Откуда тебе знать? Ты же сидел за рулем.
Я молчал. Говорить не было смысла. По просьбе Беатрис я согласился, чтобы мне завязали глаза, так что теперь не имел ни малейшего представления о том, где мы находимся.
— За нами никто не следил, — ровным голосом сказала Беатрис. — Всю дорогу я смотрела в заднее стекло.
Мендоса еще раз стрельнул в меня взглядом и молча вышел из комнаты. За ним последовали Беатрис и брат Гуайаноса. Когда дверь за ними закрылась, отец Беатрис повернулся ко мне.
— Не присядете ли?
— Благодарю вас. — Я опустился на стул напротив него.
— Я был знаком с вашим отцом, — начал он. — Великий человек и настоящий патриот.
— Благодарю вас. Гуайанос сел.
— Подобно вашему отцу, я тоже сначала был очарован президентом. Однако позже все мои иллюзии пошли прахом. — Он посмотрел на свои тонкие белые руки. — Я так и не смог понять, почему ваш отец не присоединился к оппозиции.
Я взглянул ему прямо в глаза.
— Потому что он считал, что в Кортегуа уже пролилось достаточно крови. Ему не хотелось, чтобы все началось сначала. Он был убежден в том, что первым делом следует отстроить страну. Этому он и посвятил всю свою жизнь.
— Равно как и мы, — тут же отозвался Гуайанос. — Но с течением времени даже самым упрямым из нас стало ясно, что все наши усилия только укрепляют позиции президента. Он пользовался плодами нашего труда.
— Я не вижу в этом ничего дурного. Насколько я имел возможность заметить, так поступают главы государств во всем мире. И еще. Скажите мне, доктор, многого ли вы смогли бы добиться без президента?
Гуайанос ничего не ответил.
— Сегодня все наши дети до четырнадцатилетнего возраста ходят в школу. До прихода президента к власти такое было доступно только богатым. Сейчас у нас сорок процентов населения грамотны, а раньше — не более трех!
Гуайанос поднял руку, останавливая меня.
— Статистика мне известна, — устало сказал он. — Но она не отражает степень коррумпированности общества и то личное богатство, которое приобрел президент за счет народа.
— Согласен. Но по сравнению с прошлым, когда к этому народу вообще ничего не просачивалось, теперешнее положение дел можно считать скорее достижением.
Желая закурить, я опустил руку в карман за сигаретами. Это движение заставило Гуайаноса вздрогнуть.
— Вы позволите мне закурить?
— Конечно. — Мышцы его расслабились. Я вытащил сигарету, прикурил.
— Но этот наш спор о прошлом ничего не доказывает. Сейчас нам нужно заботиться о будущем. Думаю, что даже президент пришел к этому выводу.
— Почему же вдруг именно сейчас он это сделал, а не раньше? — спросил Гуайанос. — По-видимому, раньше его ничто не волновало, разве только упрочение собственной власти.
— На этот вопрос я не могу ответить. Для того, чтобы не ошибиться, мне потребовалось бы проникнуть в его мысли, понять, о чем он думает. Сам я считаю, что он начал осознавать, что тоже смертен. Ему хочется, чтобы потомки вспоминали о нем как о благодетеле.
Гуайанос на мгновение задумался.
— Я не верю в это, — проговорил он бесцветным голосом. — По-моему, он просто напуган. Напуган возбуждением масс, их симпатиями к партизанам. Он боится угрозы настоящей революции.
— Если вы и на самом деле так думаете, доктор Гуайанос, то вы совершаете ошибку. Президент — один из немногих известных мне людей, которым неведомо чувство страха. Более того, он умен и образован, и он думает, мыслит. Он отдает себе отчет в том, что те, кого вы называете партизанами, — те же самые люди, которых в течение многих лет называли бандитами, чье существование сводится только к грабежам, насилию и убийствам. Он прекрасно понимает, что их в политических целях используют коммунисты. Но ситуация слишком взрывоопасна, и в ней могут погибнуть многие ради того, что вполне достижимо мирными средствами.
Некоторое время Гуайанос не сводил с меня изучающего взгляда.
— Вы рассуждаете почти так же, как ваш отец.
— В противном случае я не был бы его сыном. — Я улыбнулся.
— Значит, вы считаете, что президент действует искренне, предлагая проведение выборов и объявляя амнистию?
— Да, считаю. С чего бы ему желать пролития новой крови? Он знает, что беспорядки только задерживают продвижение страны вперед. Если бы не бандиты, то один лишь туризм приносил бы казне не меньше пятидесяти миллионов долларов в год.
— А дата выборов назначена? Я покачал головой.
— Для чего? Пока от оппозиции не прозвучало ни одного предложения. Выборы с одним-единственным кандидатом неизбежно превратятся в фарс.
— Есть ли какие-нибудь гарантии безопасности для членов оппозиции?
— Какие бы вам хотелось иметь гарантии? Он посмотрел на меня.
— Свобода передвижения по стране, доступ к газетам и радио без всяких ограничений, право защищать себя с помощью людей по собственному выбору, хотя бы и иностранных подданных, проведение выборов под контролем независимого наблюдателя — ООН, например, или Организации Американских государств.
— Вполне резонно, — ответил я. — Я передам ваши пожелания президенту. Могу ли я, в свою очередь, тоже задать вам вопрос?
Гуайанос склонил голову.
— В состоянии ли вы гарантировать, что нелегальная оппозиция правительству прекратит свою деятельность?
— Такой гарантии я предоставить не могу, и вы знаете об этом. Мои контакты с другими группировками ненадежны и поверхностны. Но вот что я скажу: возглавляемая мною группировка прекратит всякую оппозиционную борьбу, и я употреблю все свое влияние, чтобы убедить других поступить так же.
— Благодарю вас. Именно это мне и хотелось услышать.
— У меня тоже нет ни малейшего желания видеть льющуюся кровь. Я встал.
— Исходя из интересов нашей страны, мы можем только надеяться, что крови больше не будет.
Гуайанос поднялся из-за стола и направился к двери. Прежде чем распахнуть ее, он оглянулся и посмотрел на меня.
— Я не поблагодарил вас за то, что вы сделали для моего брата. Ему не хватает выдержки, иногда он совершает дурацкие поступки.
— Это мне уже объяснила Беатрис. В любом случае, я сделал то, что считал правильным.
На мгновение мне показалось, что Гуайанос хотел сказать что-то еще, однако вместо этого он раскрыл дверь.
— Войдите, — позвал он. — Мы с сеньором Ксеносом уже закончили.
Повернувшись ко мне, он почти с сожалением произнес: