На террасе, в кресле, за столом сидел генерал. Глядя то на своих солдат, то на бандитов, он говорил — тихо, но его суровый, ледяной голос долетал до каждого.
— Смотрите и запоминайте. Такое же наказание постигнет и вас, если вы забудете, что вы освободители, а не бандиты. Вы сражаетесь за свободу и за свой народ, а не ради собственной корысти. Вы солдаты, служащие своей родине, а не грабители и насильники.
Генерал встал и повернулся к адъютанту, держащему в руках автомат. Взяв его у адъютанта, он медленно повернулся к отцу и протянул ему оружие.
— Сеньор?
Отец посмотрел сначала на автомат, потом на генерала и повернулся в сторону бандитов у стены.
— Нет, генерал, — тихо сказал он. — Я законник, а не военный. Да, это моя боль, но я не вправе вершить возмездие.
Генерал кивнул и спустился по ступенькам террасы на твердую, обожженную солнцем землю двора. Небрежно держа в руке автомат, он подошел к бандитам и остановился перед первым из них — тем, который изнасиловал и убил мою сестру.
— Ведь я произвел тебя в сержанты, Гарсия, — тихо сказал генерал. — Ты должен был понимать, чем все это может кончиться.
Бандит молчал, он без страха смотрел в глаза генералу, прекрасно понимая, что пощады ему не будет.
В руке генерала сверкнул нож. Он двинулся вдоль строя бандитов. Когда он отошел в сторону, мы поняли, что он сделал: веревки, поддерживавшие штаны бандитов, были перерезаны, и теперь штаны свалились на землю, обнажив их белые ляжки и ноги. Генерал медленно отошел от строя на десять шагов и начал поднимать автомат.
Я смотрел на Гарсия, в моей памяти снова всплыла картина, как он насилует сестру. Я с криком сбежал с террасы.
— Дайте мне, генерал! Дайте мне убить его! Генерал удивленно обернулся ко мне.
— Дакс! Дакс! Вернись! — кричал мне вслед отец. Я не слышал его, подбежал к генералу.
— Дайте мне! — закричал я.
— Дакс! — снова крикнул отец.
Генерал посмотрел в направлении террасы.
— Это справедливо, — сказал он.
— Но ведь он еще совсем ребенок, — ответил отец. — Что он может знать о справедливости?
— Сегодня он понял, что такое смерть, — сказал генерал. — Он узнал, что такое ненависть и что такое страх. Так пусть же он узнает, что такое убийство, иначе это всю жизнь будет разъедать его душу, словно раковая опухоль.
Отец молчал, его смуглое лицо стало еще темнее, он отвернулся и с печалью в голосе произнес:
— Это у него в крови. Жестокость конкистадоров.
Я знал, что он имел в виду, понимал это уже тогда. Это была кровь, переданная мне моей матерью, чья семья вела свой род от испанцев, пришедших сюда с Кортесом.
— Иди ко мне, мой мальчик, — позвал генерал, опускаясь на одно колено.
Я подошел. Генерал вытянул руку с автоматом и положил мои пальцы на спусковой крючок. Согнутым локтем он поддерживал ствол автомата.
— Теперь смотри на кончик ствола, — сказал генерал. — Когда увидишь, что он направлен прямо на них, нажимай на крючок. Об остальном я сам позабочусь.
Я прищурился, глядя вдоль отливающего синевой ствола, и навел автомат на Гарсия. Увидев прямо над стволом его белые ноги и волосатый живот, я нажал на спуск.
Звук выстрелов оглушил меня, белое тело бандита разлетелось на тысячу кровавых кусков. Я чувствовал, как генерал ведет автоматом вдоль строя бандитов, и везде, где прошел автомат, белая плоть тел превращалась в кровавое месиво. Спусковой крючок нагрелся под моими пальцами, но я был настолько возбужден, что не отпустил бы его, даже если бы обжег руку.
Внезапно затвор лязгнул вхолостую и автомат замолк. Я удивленно посмотрел на генерала.
— Все кончено, малыш.
Я посмотрел на трупы одиннадцати мужчин, распростертые на земле. Их лица застыли в последней агонии, ничего не видящие глаза были подняты к солнцу.
Меня начала колотить дрожь.
— Они мертвы? — спросил я.
— Мертвы, — кивнул генерал.
Меня трясло уже так, как будто на улице стоял мороз, потом я заплакал, повернулся и подбежал к отцу.
— Папа! Папа! — закричал я. — Они все мертвые. Значит, теперь мама и сестра снова оживут?
3
Диогенес Алехандро Ксенос. Это имя было слишком длинным для маленького мальчика. Сначала моя мама называла меня Дио, но отец рассердился, считая это кощунством. Таким образом я превратился в Дакса и думаю, что первой так меня назвала Ла Перла, потому что для индейского языка греческое имя Диогенес было слишком сложным.
Мой отец родился в приморском городке Курату в семье греческого рыбака и негритянки, державших небольшой ресторанчик рядом с пристанью, где обедали моряки, сошедшие на берег. Я помнил, как однажды отец показывал мне дагерротип с изображением дедушки и бабушки.
Бабушка сидела, но даже при этом было видно, что она выше моего дедушки, который стоял чуть позади ее кресла. Лицо бабушки казалось очень темным, а взгляд выражал внутреннюю силу и целеустремленность. У дедушки были глаза мечтателя и поэта, каковым он и был на самом деле до того, как стал моряком.
Отец унаследовал комплекцию бабушки и глаза деда. Он очень любил своих родителей и с гордостью рассказывал мне, что его мать происходила из семьи королей племени банту, проданных в рабство, но после освобождения рабов ее отцу снова удалось прийти к власти, и она смогла получить небольшое образование.
Хайме Ксенос — так назвали моего отца в честь деда по материнской линии. Когда бабушка была уже на последних месяцах беременности и не могла управляться в ресторанчике, за дело взялся дедушка, но он ничего в этом не смыслил. Отцу еще не исполнилось месяца, как ресторанчик пришлось продать.
Дедушка, у которого был прекрасный почерк, стал работать клерком у судьи портового района. Они с бабушкой переселились в небольшой домик в двух километрах от порта, где держали во дворе несколько цыплят и могли любоваться голубыми волнами Карибского моря, наблюдая за приходившими в порт и уходившими кораблями.
Денег у них было не слишком много, но они были счастливы. Мой отец был их единственным ребенком, и они возлагали на него большие надежды. Дедушка научил отца читать и писать уже в возрасте шести лет и с помощью судьи устроил его в школу иезуитов, где обучались дети чиновников и аристократов.
В ответ на оказанную честь отец должен был вставать в половине пятого, опорожнять мусорные баки и убирать в классах до начала занятий. И еще после занятий в течение трех часов ему приходилось выполнять различные поручения учителей и администрации.
К тому времени, как отцу исполнилось шестнадцать, он усвоил все, чему учили в этой школе. Телосложением он пошел в предков по материнской линии, ростом был почти шесть футов, а от своего отца унаследовал острый ум. Среди учеников школы он был лучшим.
Между дедушкой и братьями-иезуитами состоялась серьезная беседа, в результате которой было решено, что мой отец должен отправиться в университет изучать право. Так как дедушкиного заработка было недостаточно, чтобы оплачивать учебу в университете, было также решено, что часть денег за обучение будут платить иезуиты из ограниченных школьных фондов. Но даже этого не хватало, и тогда судья, у которого работал дедушка, согласился доплачивать недостающие деньги в обмен на то, что отец после окончания университета пять лет отработает у него.
Таким образом, отец начал свою юридическую практику бесплатной службой у судьи, где в качестве клерка трудился и его отец. Дед сидел на высоком стуле в тесной, темной комнатушке и перебеливал от руки выписки из дел и решения, которые отец подготавливал для судьи. Когда отец отработал три года и ему исполнилось двадцать три, в Курату пришла чума.
Ее принес корабль с чистыми белыми парусами, скользивший по гребням волн. Чума скрывалась в темноте трюмов, и буквально за три дня почти все население города, насчитывающее три тысячи человек, умерло или находилось при смерти.