— Дамы и господа, — обратился к пленникам Крафт, гася в уголках губ зловещую ухмылку. — Ваше дальнейшее пребывание на острове лишено здравого смысла, кроме того, не секрет, что оно наносит вред моему делу. Поэтому я принял решение переправить вас на материк, но с условием, что вы навсегда забудете о том, что увидели здесь. Для большей уверенности я должен перестраховаться и обезопасить себя и своих людей от возможных неприятностей. Мой помощник, доктор Рушель, сделает каждому из вас инъекцию. Не бойтесь, ничего серьезного или опасного вашему здоровью. Препарат сотрет из вашей памяти некоторые нежелательные моменты. Вы немного поспите, и все, случившееся с вами на моем острове, покажется всего лишь сном, пусть и не совсем приятным. Надеюсь, что мы больше не увидимся. Доктор Рушель, эти господа в вашем распоряжении.
Помощник Крафта больше походил на мясника, чем на доктора. У него было крайне невыразительное лицо с мясистым носом, с ложбинкой, пролегшей между переносьем и низким лбом, отвислыми угреватыми щеками и зобом, мешочком лежавшим на воротнике. Сдвинув чемоданчиком исписанные цифрами и столбцами листки и кубики, он откинул крышку и извлек ампулу с прозрачной жидкостью. Не обращая внимания на окружающих, словно в помещение, кроме него, никого не было, он почиркал кремневым кружком по запаянному горлышку, отломил его и, поставив ампулу возле чемоданчика, полез за второй.
Действовал он споро, и вот уже поворачивался со шприцем, пустив из иглы тонкую струйку, вытравливая пузырьки воздуха.
— Кто первый, господа?
Лысый выдернул из неровной шеренги Борисова и подвел к доктору. Бородач упирался, дергал локтями, вырываясь из его цепких рук и не давал поднести ближе шприц. Ударом колена в подвздошье сопротивление было сломлено, задыхающийся ученый упал на колени. Мясник Рушель склонился над ним и ввел острие иглы повыше локтя. Содержимое шприца быстро перекачивалось под кожу ученого.
Обмякшего Борисова отволокли к стене, а к «доктору» подводили Глотова. И он недолго дергался с заломленной назад рукой, пока длилась процедура. Его толкнули к Борисову, где силы покинули парня, и он съехал на пол.
Миша Колесников не сдавался до последнего, успел залепить бритоголовому в оттопыренное ухо, и лишь когда сопровождавший Крафта автоматчик уставил ему в затылок ствол, позволил сделать себе укол. Доктор, опасливо подойдя к разбушевавшемуся пациенту, побыстрее вкатил ему дозу.
Когда очередь дошла до Васильева, он обнял на прощанье невесту. Разозленный безволосый молодчик с покрасневшим, опухающим ухом, отнял его от девушки и швырнул под ноги Рушеля. Владимир с трепетом видел, как втыкают в его плечо иглу, как перекатываются под кожу кубики прозрачного зелья. Он не знал, что за заразу ему вливают, но вместе с тем ощутил горячий ручеек, побежавший по вене.
Его бросило в пот; Лысый тянул его к стене, где лежали вкусившие свою дозу яда, а ноги его не слушались, обмякли, будто набитые ватой. Тело его охватило огнем и судорогами, во рту скапливалась слюна, но он был не в силах ее сглотнуть, и склизкая нить просочилась из уголка рта, свешиваясь до пола. Звуки искаженными достигали его сознания, будто в комнатке кто-то крутил, то излишне раскручивая, то замедляя пальцем, шумную грампластинку; уши наполнились звоном. Предметы теряли свои привычные очертания. Потолок и стены вдруг стронулись с места, начиная кружение, все быстрее, быстрее и быстрее, пока тошнота комом не подкатилась к его горлу. На секунду над ним завис Рушель, он говорил с кем-то, то смысла его слов Васильев уже не постигал. Его взяли его запястье, проверяя пульс. Ненавидя каждой клеткой своего умирающего организма этого бездушного убийцу в белом медицинском халате, Васильев потянулся к его горлу скрюченными агонией пальцами, имея последним желанием сдавить его выступающий камнем кадык и не отпускать ни за что. Но рука, лишенная сил, словно чужая, плетью упала на пол. Тело не повиновалось ему более…
* * *Он не думал, что умирают так долго и так мучительно. Смерть в его представлении должна прийти разом, срывая жизнь, как яблоко с ветки, с последним вздохом человека забирая в мир иной. Но с ним все происходило иначе, жизнь не хотела отпускать его, являясь к Васильеву кратковременными вспышками сознания. И тогда Васильев, сквозь муть, видел над собой размытые, колышущиеся тени, покачивание, движение, словно его куда-то несли по тоннелю.
В мозгу его шевельнулась мысль, что так переход описывают люди, побывавшие в состоянии клинической смерти: такой же бездонный, нескончаемо длинный коридор, ангелы, ведущие новичка к ослепляющему белому свету, за которым его ждет Тот, кто олицетворяет Добро, Любовь, Вечность…
При следующей проблеске сознания он увидел себя в подземном зале, включенные прожектора, колебания отраженного света на зеркальной воде и очень странный предмет обтекаемой формы, погруженный в воду, на который были переброшены сходни с каменного мола, и где возились какие-то личности. Его перенесли поближе к трапу, откуда он имел возможность увидеть ближе округлый и, кажется, стальной корпус объекта, вырезы чуть выше уровня ватерлинии, невысокую рубку, какие бывают у подводных лодок. Проваливаясь в липкое забвение, он успел запомнить ощущение, что его передают кому-то, просовывают в открытый люк, откуда пробивается электрический свет…
* * *Освежающее дыхание морского бриза и раскаленное, плавящееся в зените солнце приводили Васильева в чувство; голова разламывалась на части, словно в нее вбили ржавый гвоздь, а в глотке спеклось, как с доброго похмелья. Больно было не то, что двинуться, повести глазами. Повернув немного лицо, он убедился, что лежит на песке рядом с бездвижными, находящимися еще во власти дурмана, товарищами, вблизи накатываются с тихим шепотом волны. Привидевшейся ему мини-субмарины, не было и в помине, как если бы она ему просто приснилась.
Но зато он увидел нечто другое. На удалении от них, на песчаной косе стоял самолет, и возле него, как и давеча в гроте, были какие-то люди. Что они там делали, Васильев со своим до конца не восстановившимся зрением разобрать не мог, как и расслышать то, о чем они говорили. Оставив пустые, лишь обостряющие нытье в черепной коробке, попытки, он расслабленно откинулся на горячий песок…
* * *— Все должно выглядеть как несчастный случай, — стоя возле винта, Крафт давал последние наставления Андрео Дуарте, единственному среди персонала, кто хоть однажды управлял самолетом.
Судя по послужному списку, парень учился в летной школе на своей родине в Гондурасе, имел неплохие перспективы, пока по глупости не связался с молодежной ульрарадикальной группировкой, провозгласившей революционную борьбу за утопические марксистские идеалы. Далее из собственноручно написанной как курица лапой автобиографии следовало, что группировку после серии жестоких, поражающих цинизмом и бессмысленностью терактов власти объявили вне закона, еще полтора года мнимые революционеры скрывались в джунглях, грабя всех и вся, пока не попали в кольцо войсковой операции. Большинство ее боевиков погибли в перестрелке, и лишь счастливчикам, среди которых оказался и Дуарте, удалось спастись, прорвавшись через окружение.
Революционное прошлое Дуарте не только не смущало Крафта, но было в чем-то ему даже на руку. Парень повязан кровью, обратного пути у него нет и не будет…
— Сделаю как надо, шеф, — самоуверенно отвечал Андрео, поглядывая на вскрытый кожух двигателя, в котором с отверткой копался механик.
Задумка Крафта была проста до гениальности. Самолет, вследствие технической неисправности, должен рухнуть в океан вместе с пассажирами, унося на дно тайну их гибели. А для этого механик перемазанными машинными маслом, скользкими пальцами вытаскивал шплинт, железную скрепку, с топливного патрубка. Когда ему это удалось, гаечным ключом ослабил крепежную гайку и свинтил ее почти до конца, но так, чтобы шланг с мотора слетел в полете.
Он обтер замасленные ладони о штаны комбинезона, вскарабкался в самолет и запустил двигатель. Винт стремительно завращался, поднимая целые тучи песка. Сплевывая захрустевшие на зубах крупицы, Крафт задрал воротник, пряча лицо от песчаной бури и отошел подальше от самолета. Андрео безропотно последовал за ним.