В грязных банках плавали водяницы: мучнисто-белые создания длиной около пяти-шести сантиметров, их головки отдаленно напоминали человеческие — без носа, без ушей, зато с зубастыми ротиками и непроницаемо черными глазами-бусинками. Пара крохотных конечностей походила на недоразвитые ручки, дальше вытянутое тельце сужалось и заострялось — ни ног, ни хвоста. В неволе они чахли и через некоторое время умирали. Бытовало поверье, что они уносят с собой на тот свет невезение своего хозяина, поэтому спрос на них был постоянный.
Залман ускорил шаги, направляясь к ведущей наверх лестнице: если он поддастся на сладкоречивые уговоры и что-нибудь здесь купит, Сандра будет ругаться.
Глава 3
Во дворе уже закончили уборку и теперь раскатывали красные ковровые дорожки с каемками из ослепительно сверкающего позолоченного ворса. Возле подъезда топталось несколько жильцов. Когда Залман подошел, его окликнула сухопарая женщина в цветастых шароварах — Ханелина Сороши, соседка по лестничной площадке.
— Господин Ниртахо, здравствуйте! Можно, мы зайдем вместе с вами? — и добавила, понизив голос: — На вас-то они шикать не будут!
В подъезде проворные девушки в одеяниях дворцовых прислужниц протирали стены, лестницы, перила. На площадке между третьим и четвертым этажом, под потолком, трепетал и шуршал потревоженный перекидник, похожий на взбесившийся носовой платок. Голубовато-белый, под цвет штукатурки, с прожилками, имитирующими трещины — если б сидел неподвижно, его бы нипочем не заметить.
— Гадость какая! — брезгливо охнула Ханелина. — Он же к кому-нибудь в квартиру заберется, куда Санитарная служба смотрит!
И начала ругать молодежь, которая допоздна гуляет и после наступления сумерек оставляет окна в подъезде открытыми, вот сюда и лезет какая попало нечисть. Залман, слушая, не испытывал никаких эмоций. Как обычно. Там, где у других были готовые варианты общепринятых оценок и отлаженные механизмы типовых реакций на все случаи жизни, у него была звенящая пустота — и ничего больше.
— А я, господин Ниртахо, немного удачи себе купила! — поставив на пол раскрытую хозяйственную сумку и нашаривая в расшитом бисером поясном кошельке ключи от квартиры, сообщила Ханелина. В сумке у нее стояла трехлитровая банка с мутной водой, там плавало несколько вялых водяниц. — Люди говорят, от простуды помогает, и от геморроя, и от безденежья, особенно если этих тварюшек бросить в кипяток и сказать три раза: "Отвяжись, худая жизнь, привяжись хорошая!"
Залман закрыл дверь, и ее воркотня осталась на площадке. Сейчас нужно до прихода Сандры попрятать все мелкие вещи, потому что она будет без спросу брать их, теребить, переставлять с места на место, что-нибудь уронит, что-нибудь поломает, да еще начнет шарить в выдвижных ящиках и на полках шкафа. Сандра любила исследовать чужое имущество. Иногда на Залмана нападало недоумение: как же ей удалось, при ее-то вредных привычках, сделать столь блестящую карьеру? Хотя, возможно, именно дурные привычки ей в этом и помогли?
"Жаль, ты не помнишь, какой я была в детстве! — говорила она в ответ на робкие замечания. — Тогда бы ты признал, что сейчас я — сущий ангел".
Отсюда следовало, что ангелы, приходя в гости, роются в ваших личных вещах, свинячат на кухне, грязно ругаются, если им что-то не по нраву, и все переворачивают вверх дном.
"Залман, если после меня что-нибудь не так, ты скажи, мои девчонки мигом все приберут", — примирительно заверяла Сандра.
Только ее девчонок здесь не хватало… Залман не хотел пускать к себе в квартиру эту стаю менад и со вздохом отвечал, что ничего страшного, он сам управится.
И все-таки Сандра была ему нужна. Она оказывала на него такое же воздействие, как ампула нашатырного спирта на человека, погруженного в обморочное оцепенение. Может быть, только благодаря Сандре он все еще помнил, как его зовут.
У Залмана было много бесполезных, но симпатичных вещиц — их приносили хозяева снятых с деревьев кошек и избавленных от перекидников квартир. Он расставлял все это, как ему нравилось, и не хотел, чтобы Сандра трогала, пальцы у нее сильные и цепкие, но не всегда осторожные.
Все лишнее он убрал подальше. В комнате стало голо и солнечно, как перед переездом. То же самое надо сделать в спальне и на кухне, а на овальный стол, покрытый облезающим желтым лаком, положить старый-престарый фотоальбом в истертом бордовом переплете, Сандра его любит. Залман хотел подарить ей этот альбом, но она не взяла: "Я и так все помню, а ты хотя бы на снимки смотри — может, тогда у тебя в голове рано или поздно что-нибудь сдвинется и оживет".
Толку-то смотреть на них… Фигурно обрезанные черно-белые фотографии местами выцвели до белесых пятен, местами потемнели так, что лица людей и детали обстановки стали неразличимы. И не удивительно, ведь после Темной Весны прошло семь с половиной долгих лет — или около двухсот сорока по староземному счету.
Сандру злила эта недолговечность фотографий: "Когда я была маленькая, я видела снимки трехсотлетней давности, прекрасно сохранившиеся! После Темной Весны не уцелело ничего. Ни-че-го, понимаешь? Все архивы пропали, фотоснимки вроде бы остались, но в сильно попорченном виде, с кинофильмами то же самое, периодические издания тех лет запропастились непонятно куда… Знаешь, что это такое? Информационный грабеж!"
"Происки Мерсмона", — подсказал Залман. Это объяснение у всех от зубов отскакивало, даже у него, несмотря на звенящую в голове пустоту.
"Ну да, происки. Только произошло это уже после победы над Мерсмоном. После, понятно? Я-то помню! — слегка раздвинув губы в свирепом оскале, Сандра добавила: — Его победили, а он все равно продолжает вредить, хоть его и заблокировали в Гиблой зоне. Я не понимаю, почему его не приговорили к смертной казни — после всего, что он сделал, после того, что он сделал с тобой? Почему Высшие не хотят его прихлопнуть и заодно уничтожить Гиблую зону, если для них это пара пустяков? Разве для того, чтобы нам жизнь медом не казалась?"
Этот разговор состоялся в одну из минувших зим (Сандра в теплом красном свитере сидела на подоконнике, за окном валил снег), а Залман до сих пор его помнил, вот что странно. Он ведь редко что-нибудь запоминал надолго.
Невнятные серые пейзажи. Групповой портрет: "Коллектив зимнего каравана А-219/87 "Кордея-Лаконода". Год 1887". Большой двухэтажный особняк с пристройками, дом Залмана в Танхале, он до сих пор там стоит, заброшенный. Плохо различимые люди и здания, иногда невозможно понять, что сфотографировано — заснеженная городская улица или проламывающийся сквозь Лес караван.
Под некоторыми снимками — надписи корявыми печатными буквами, объясняющие, что там изображено. "Я и Залман": на фоне светлой стены с лепниной и арочными нишами стоят, держась за руки, взрослый парень и девочка лет восьми-десяти. Вместо лиц невыразительные пятна, деталей одежды не разобрать, видно только, что на девочке пышное кукольное платье с оборками. "Я и Дэнис": та же самая девочка на том же месте держит за руку другого парня. "Залман и Дэнис": снимок слегка перекошен, словно аппарат находился в руках у неопытного фотографа, Залман выше ростом и шире в плечах, а у Дэниса длинные волосы — вот и все различия, индивидуальные черты исчезли.
"Это я!!! Сандра — самая красивая девочка!!!" Из мути эмульсионного слоя проступает решительное круглое личико, торчат две толстые косички с громадными бантами в горошек, и еще один бант, едва ли не больше самой головы, сидит на макушке. Платье с несметным множеством рюшей и оборок, такое пышное, что девочка похожа на шар. Что-то неуловимое — то ли взгляд исподлобья, то ли улыбка-оскал, то ли упрямо встопорщенные косички — придает ей зловещее сходство с нарядно оформленной бомбочкой.
На следующей странице девичий портрет, и под ним, все тем же почерком, лаконичный комментарий: "Вир-командир — дура". Кто это, Виринея Одис в юности или другая девушка — неизвестно, черты лица размыты временем. Во всяком случае, у этой Вир вместо солдатской стрижки под ноль волосы падают на плечи.