Посасываю не то молоко с медом, не то шоколад с молоком, что-то вкусное, ароматное, райское. И замечаю, что смотрят на меня добрые-добрые глаза. Так и лучатся ласковым светом.
Не иначе — ангел. Во всем белом, только крыльев за спиной нет.
Закрыл я веки, поморгал, снова приоткрыл и вижу: ангел отошел на цыпочках, прикрыв меня кисеей от мух. Хитон на нем белый до самых пят…
— На том свете мухи, это в раю-то? — сказал какой-то скептик.
— Что, не верится? А хотите, я вам документально докажу? Вот они, снимочки… Пожалуйста, прошу посмотреть фотографии.
И Пижон, вынув из кармана пачку фотографий, развернул их веером.
Я поторопился взять одну, пока не расхватали. Разглядываю. И чудо — с мутноватой любительской фотографии на меня смотрят глазастые лица, чем-то очень знакомые… Ужасно знакомые. Мне показалось, будто различаю я пионеров из идеального лагеря. Вот лесные сестры прильнули друг к другу темными головами, вот ангельское личико девочки с локонами, а вот и скуластенькая Зиночка. Корзиночка-то ее, вот она, прижата к белому хитону!
И над детьми распростерла руки девушка тоже во всем белом… Владлена Сергеевна!
— Так это же наши общие знакомые! — воскликнул я. — Из того пионерского лагеря, в который мы залетели… Что с ними, как они попали вместе с вами на тот свет?
— Это я к ним попал, они уже там были, — ответил Пижон, отбирая у слушателей фотографии и радостно здороваясь со мной; он только тут меня узнал.
— Где они? Что все это значит?
— А это особая история, — сказал летчик, потягиваясь и наслаждаясь произведенным эффектом, — я вам как-нибудь расскажу особо, когда будет нелетная погода…
Куда вороны летают
Рассказывал мне Пижон потом долго всю эту историю. В конце концов у меня создалась некоторая картина жизни ребят, оставшихся в тылу у немцев.
Большинство ленинградских пионеров из идеального лагеря все же выехали вместе с эшелонами раненых. Но многие были захвачены бомбежкой (шли беспрерывные налеты, не успеешь забраться в вагоны, как снова тревога и снова беги в лес, прячься в щели) и оказались отрезанными от наших.
В ту ночь, которая казалась такой благодатной, темной, небо покрылось набежавшими с Ильменя облаками. Ребята сидели на опушке притихшие. Даже Владлена Сергеевна молчала. Вдруг в беззвездном небе стали сами собой загораться голубые луны. Казалось, между лесом и облаками летит какой-то волшебник и развешивает невиданные украшения. И хотя все понимали, что это планирует с выключенными моторами фашистский самолет-осветитель, ребята не могли пошевельнуться. Они замерли, как загипнотизированные.
Первой опомнилась Владлена Сергеевна. Раскрыв руки, четко видимая при свете искусственных лун, она бросилась в черный лес с криком:
— За мной! Все за мной!
Ее крик заглушили летевшие следом за осветителями бомбардировщики.
Ночная бомбежка намного страшней дневной. Днем хоть видишь небо и знаешь, какие самолеты пикируют далеко, а какие близко. А ночью кажется, каждая бомба летит на тебя.
А когда еще включают воющие сирены да начинают поливать с черного неба трассирующими пулями, словно огненным ливнем, на самых неробких людей нападает такой страх, что не усидишь ни в какой щели. Бежать, только бежать!
И ребята бежали. Поднимались, падали, вскочив, снова, бежали. И так всю ночь.
А вокруг рвалось, грохало, гудело. Багровое пламя всплескивалось до облаков. И громовые удары раскалывали землю.
— Не бойтесь, ребята, я здесь! Я с вами! — Владлена Сергеевна бежала, не разбирая дороги, держа кого-то за руки, стараясь не потерять своих подопечных. Ее била лихорадка.
Как они наткнулись на какой-то стожок сена, как упали возле него — никто не помнит. Очнулась вожатая уже утром, солнце припекает и в высокой траве мирно трещат кузнечики. Как будто ни войны, ни бомбежки.
Огляделась. Присмотрелась… Вот лесные сестры спят, крепко обнявшись. А это братья Файеровы рядышком… Торопка и Яша-бродяша… И длинные ноги Семы Журавейского — какой ужас! — все в крови, в синяках. А где же любимчики из ее отряда — Игорьки и Светланы?
Владлена Сергеевна вскочила, а ноги ее сами подогнулись. Ой, что же стало с ее сандалетами? Верха целы, а подметки словно срезаны. И ее нежные подошвы все исколоты, изранены. Наступить больно… Колючки, занозы. Застонав, Владлена Сергеевна закрыла глаза.
— Полундра! — вдруг раздался низкий голос Морячка. — Он ведь специально вырабатывал эту морскую хрипловатость, подражая морским волкам.
— Возьмите, оденьтесь. — Морячок сбросил с плеча свой матросский бушлат и дал вожатой.