Цыганков шел медленно, опираясь на крепкое плечо Марата, и проверял, все ли готово к возможной встрече врага. Левая нога его была еще в лубках и волочилась тяжело, как гиря. Да и левая рука, хотя и разбинтованная, слушалась еще плохо.
Он был в своем кожаном реглане, крепко подпоясан ремнем. В кобуре пистолет. На голове шлем.
Боевой Морячок, вооруженный автоматом, отправлен с диверсионной отвлекающей группой ракетчиков на тот берег. Неповоротливый увалень Толик посажен в яму под выворотень вместе с ловким Яшей. Здоровяку приказано швырять под гору гранаты. А Яше — командовать, когда нужно кидать, когда отступать в лес…
— Ну, как у вас тут?
— Порядок, — взволнованно отзывается Яша, показывая на кучу гранат с деревянными ручками. И Толик лишь кивает головой.
— Без моего сигнала не начинать. Как дам трассирующими вдоль холма, так и вы бросайте.
Лейтенант проходит дальше и спускается к турельной установке, а его подручный Марат начинает проверять, в порядке ли ленты.
— В случае отхода — беги в лес и отводи ребят подальше, — говорит Цыганков.
— А вы?
— С моей ногой не побегаешь, а вот уплыть я смогу. Реглан прочь, а сам нырну в речонку… Выплыву, присоединюсь… Ну, это, если они нас того… Но я надеюсь, верх будет наш. Потому что за нас внезапность! — приободрил товарища Цыганков. И, заслышав стук лодочного мотора, поднял вверх палец. — Внимание, вот они!
Катер пристал, к удобному для высадки мыску. Подводили его медленно, приглушив мотор и промеряя дно шестами. Затем на берег выскочил проводник и уложил спущенный с борта трап. И по нему стали выходить фашистские солдаты. Все это четко, аккуратно.
Капитан катера разглядывал местность в бинокль. Пехотный офицер отдавал негромкие команды.
Впереди шел проводник — усатый, бородатый, улыбающийся. Хорошо, что пошел пряменько, по чуть заметной тропинке. В конце она была заминирована.
Фашисты потянулись за ним гуськом, сжимая автоматы и настороженно слушая тишину. Какая прекрасная цель! Цыганков стиснул зубы и кивнул подручному. Марат потянул за проволоку, и маскирующие пулемет кусты повалились.
Цыганков прицелился и нажал на гашетки.
Какое это прекрасное чувство, когда руки твои сжимают гашетки пулемета и он бьется, как живое существо, выбрасывая в лицо врагам потоки пуль! И ты видишь, что враги падают, враги устилают своими трупами твою родную землю, которую ты защищаешь!
И повсюду, куда только ни кинешь взгляд, из лесу, взвиваясь между деревьев, летят ракеты. Зеленые, красные, белые… Поди знай, что пускают их, перебегая между деревьями, девчонки и мальчишки, одни визжа от удовольствия, другие от страха.
Ракеты, означающие известные врагу условные сигналы, всегда вызывают чувство какой-то неведомой опасности…
Но торжествовать еще рано. Вот германские солдаты рассыпаются в цепь. Бросаются в стороны, чтобы обойти пулемет.
— Форвертс! Файер! — звучат команды.
Но их заглушают взрывы. Один, другой, третий. К небу летят комья земли, каски, сапоги. Солдаты нарвались на минное поле.
Но все же прорвались через него! И быстро, сноровисто, перебежками обходят пулемет, обнаружив, что он здесь единственный.
Толик принялся швырять гранаты, куда ему было приказано, но они, не достигая цели, рвались в одном месте. Опытные германские солдаты только посмеивались.
Цыганков послал последнюю длинную очередь вслед прорвавшимся фашистам и отер проступивший пот — все. Окружают. Кажется, скоро не останется и пути к отходу.
— Беги! Марат! Всем отход!
Ребята медленно стали отходить.
Цыганков оставался один. Усмехнувшись, он сказал себе:
— Хорошо бы умереть в компании с фрицами, пусть только поближе подойдут.
Но о нем словно забыли, стрельба раздалась далеко, где-то уже по ту сторону лагеря.
Цыганков стал осторожно выползать, сжимая в руке гранату, чтобы уничтожить еще хоть одного врага…
И вдруг до него донеслось: «Ур-ра!» Хрипло, нестройно, немногоголосно родное русское «ура!».
Не ослышался ли? Может быть, это кажется? Откуда здесь наши? Неужели спасенье?
Продолжение следует
Ничего не зная об этих событиях, Владлена Сергеевна томилась в фашистском застенке. Прошла ночь, другая, она не помнила, сколько их прошло, казалось — вечность. Вожатая лежала в углу подвала, ко всему безучастная, не прося ни есть, ни пить. По каменным стенкам стекала вода, и заключенные, чтобы утолить жажду, лизали стены.
Сквозь вздохи и стоны, сквозь бормотанья избитых людей до Владлены Сергеевны дошло, что это камера смертников. Отсюда — только на расстрел. Здесь не дают ни хлеба, ни воды. Зачем тратить продукты на обреченных?