Луи фыркает, не удерживает улыбки, потому что Мануил это просто Мануил, и выражает своё беспокойство, как может.
— Спасибо.
Мануил что-то мычит в ответ, и следующие благословенные минуты они молча курят, пока волны на востоке загораются под лучами солнца. Новый день начинается, и в этот день никому из них не грозит виселица, они плывут домой, и, Господи, как Луи любит жизнь, кто бы знал.
— Кто бы знал, что ваш Барт это хорошенькая девушка Элизабет, — говорит Мануил. — Почему вам, гадам, так везёт на хороших моряков, что некоторые ещё и оказываются… Ну, вот Мидлтон?
Луи косится на друга, прикидывая, не дать ли ему по шее. Восхищение Мидлтон он более чем понимает, а вот право на поползновения признаёт только за собой.
Хорошенькая? Да она красивая, как счастье, не меньше. Джелена Мендес красива в самом правильном понимании этого слова, но взгляд Луи на ней не задерживается совершенно, скатываясь к Элизабет, лёгкой, тонкой, живой, с очаровательнейшей улыбкой, прямым взглядом зеленющих глаз. Да Луи всего тянуло к ней, коснуться, прижать к себе, целовать и клясться в своей любви до гибели мира, лишь бы слушала.
Правда прямо сейчас Мидлтон следует отдохнуть, а ему — привести мысли в относительное равновесие. Никаких поползновений.
— Я знал, — отвечает Луи. — И повезло мне, так что руки не тяни к ней, будь добр.
Мануил коротко смеётся, стряхивает с планшира упавший пепел.
— Самоубийц нет, все всё понимают, расслабься. Ты, главное, вот это всё девушке объясни, а.
— Ты это о чём? — Луи вопросительно приподнимает бровь. Приплыли, вот ещё Мануил его не поучал. Но Мануил всегда хочет, как лучше, и ему всегда есть, что сказать, так что можно и послушать.
— Неблагодарное это занятие, советовать.
— Но тебе нравится.
— Нравится, конечно, — легко соглашается грек. — Любишь её? Понятное дело, что ты недавно помирать готовился и тебе нужно с мыслями собраться, но ты поторопись, потому что Бетс тебя вечно ждать не станет. Если опять будешь слишком много и долго думать…
— Я уже обо всём подумал, отстань, — и после паузы всё-таки признаётся. — Люблю.
Рассвет как-то разом становится слишком ярким, и Луи морщится. Будто он сам не знает, что ему нужно собрать мысли, и будто он сам не знает, что собирать нужно срочно. Ну так ему же вот, всякие капитаны мешают.
— А она-то в курсе?
Луи предполагает, что в курсе. Хотелось бы на это надеяться. Бетти Мидлтон, кажется, всё о нём знает, не может не знать, что он чувствует. Но, кажется, это тот случай, когда нужно ей сказать, а не оставлять гадать самой? Как бы это сделать, интересно?
— Бетс за тобой готова была протащиться в самый ад, — не отстаёт Мануил. — Она, собственно, это и сделала. По-моему, уже этим она заслужила, чтобы ты её никак не обижал и не заставлял ждать.
Слова Мануила бьют как-то слишком ощутимо. Что угодно, только не обижать Элизабет, он правда хотел бы сделать всё правильно.
А чего, интересно, сам Мануил ждёт? Явно себе уже какие-то выводы наделал, это при том, что ничего не знает. Хоть бы спросил друга, прежде чем советовать.
— Я что, по-твоему, должен, поднять её с постели и объясняться с ней через дверь?
Луи бы мог, но в его планы не входило наслушаться всякого, кроме короткого «да». Возможно, Мидлтон к нему всё же выйдет. Возможно, он слишком хорошо о себе думает. Возможно, он уже наломал дров из-за своего нетерпения. Но, вероятно, у него есть оправдания.
Лиам, ткнувший пальцем в небо, попал Луи под рёбра — Мидлтон была для него особенной ещё будучи Бартом, и, в самом деле, у него просто рванули все эмоции разом тогда в трюме, и он был бесконечно счастлив её видеть тогда в тюрьме. Что никак не меняет того, что вместо слов Луи засыпал Бетти поцелуями, а это было хоть и приятно, но не совсем правильно.
— Хотел бы я на это поглядеть, — фыркает Мануил.
О, этот точно бы хотел. Кто бы ему ещё разрешил.
Луи точно не готов к советам со стороны, потому что ещё свои мысли не собрал и ничего толком не решил. И он благодарен Мануилу за участие и заботу о Бетти, но сейчас это некстати.
— А есть идеи по делу? Как нам быть на Тортуге, если как раз там нас и выдали англичанам?
— Ты мог заметить, что тут нет Чеза. Он болтает с Ле Вассёром, — Мануил без возражений принимает неизящную смену темы, серьёзнеет. — Он, и Саймон, и ещё с десяток наших ребят из Берегового Братства. Сидящие на острове англичане ещё куда ни шло, но когда под носом у Ле Вассёра вот так кого-то увозят, это уже дурно пахнет. Дражайшему нашему губернатору придётся объясниться.
Ле Вассёр, конечно, губернатор, но пираты это пираты. И если даже не учитывать, что от них зависит прибыль Ост-Индской компании, от них вполне буквально может зависеть жизнь Ле Вассёра и его близких. Может, договор с британцами и казался крепким прежде, но в отсутствии Мендеса и британских военных он едва ли чего-то стоит.
— То есть мы, по-твоему, можем возвращаться вполне спокойно?
— По-моему, нет оснований опасаться, что вас отправят обратно. И едва ли англичанам позволят снова провернуть тот же номер с арестом.
Дым из трубки поднимается и развеивается над волной, а все доводы кажутся лишь ненамного внушительнее этого дыма. Но другого у них ничего нет, и остаётся положиться на благоразумие губернатора Тортуги. Насколько Луи его знает, благоразумия губернатору не занимать, так что, возможно, Тортуга останется безопасной для «Леди Энн».
Конечно, можно ещё долго раздумывать, как быть и каковы гарантии, но правда в том, что Луи устал думать об опасностях. Он вспоминает, как советовал Гарри не тратить время, а провести его с Эйвери, и думает, почему не может сам воспользоваться своими прекрасными советами, ему вполне есть чем заняться и с кем время провести. Если всегда думать, что есть какие-то более важные причины для беспокойства, так можно вообще всё пропустить, он уже убедился.
— Я буду у себя, — Луи вытряхивает трубку за борт, ещё раз оглядывается на горизонт за кормой. Никакого преследования там, ясное дело, не видно. — Если повезёт, приведу себя в порядок.
В его каюте не изменилось вообще ничего. Луи касается стопки старых писем на столе, поправляет разворошённую постель, которую не заправил почти неделю назад, выливает остатки воды в таз и с наслаждением умывается. Стягивает с себя рубашку, прихваченную в тюрьме, и надеется, что где-то у него есть своя свежая. Потом достаёт бритву и проводит рукой по лицу; щетины у него больше чем достаточно, и если не лезть к разбитому виску, можно убрать её большую часть.
Ему о многом нужно подумать и решить, как всё сделать правильно. Бетти Мидлтон он любит, так, как вообще может любить. Он её полюбил, пока она была матросом на корабле, а когда увидел, как она по-настоящему выглядит — как благословение, — картинка у него сложилась полностью. Это тот же человек, с теми же движениями, той же улыбкой, тем же складом ума, только теперь Луи видит, что она прекрасна, и это выбивает из колеи. Потому что он всегда гордился своей выдержкой, которая просто рухнула перед чем-то, что, кажется, сильнее его. Как он себя чувствовал, когда не знал, что она женщина? Странно. Но теперь, зная, что она женщина, он сомневается вообще во всём. И он помнит, как она на него смотрит, как отвечает на поцелуи, но хочет точно знать, что она чувствует.
А ещё Луи чувствует себя пойманным в ловушку собственных мыслей и чувств. Сложись всё иначе, он мог бы ещё долго думать, а тут у него, вроде как, созрело решение. Созрело в тюрьме, пока он мысленно на всякий случай готовился умереть. И сейчас это кажется по-прежнему правильным, но Луи по привычке сомневается, потому что ему-то это нужно, а ей? Впрочем, единственный способ узнать — спросить.
Элизабет он встречает днём, когда спускается орлопдек: они с Джеленой Мендес идут в направлении их каюты, и, наверное, Мидлтон показывала корабль, Луи не знает. Но ловит обрывок разговора и слова Бетти о том, что она собирается заниматься шитьём на Тортуге. Луи очень надеется, что он и замужество в этот план как-нибудь впишутся.