Луи ведёт ладонями выше по её талии, к шнуровке, чуть поддевает пальцами, и между рёбер у Бетти копится тяжёлое приятное тепло. Это волнует и смущает одновременно, но Бетти хочется больше этого тепла, смутно знакомого ей только по сегодняшнему дню, когда они целовались до опухших болящих губ прямо в кают-компании и едва не впервые в жизни Бетти чувствовала себя абсолютно счастливой.
Луи мягко разворачивает её к себе, и она подчиняется, льнёт к нему, кладёт обе ладони ему на плечи, рассматривает тонко выписанное любимое лицо, подсвеченное лампой на столе позади неё, следит за тонкими губами, изгибающимися в улыбке, синими совсем не холодными глазами. Касается ладонью щеки Луи, чуть шершавой и колкой от щетины, и Луи тянется за этой лаской, позволяет коснуться и края длинной ссадины. Её хочется покрыть поцелуями, будто это поможет поскорее её вылечить и вообще избавить Луи от любых напоминаниях о заключении на Ямайке.
— Ты говорила, что хочешь место для себя, — говорит вдруг Луи. — Какое оно?
А Бетти улыбается шире, потому что она может теперь это место описать детально. Когда она о нём говорила, ей почему-то не приходило в голову, что искать ничего не нужно было, что её место — человек. Луи Томлинсон.
— Надёжное. Очень… тёплое, и я в нём счастлива, — честно начинает перечислять она. — И оказалось ближе, чем я думала, — он вопросительно изгибает бровь, и Бетти снова гладит его по щеке, тянется, оставляя короткий поцелуй на контуре челюсти, и улыбается. — Я про тебя, вообще-то. Я с тобой чувствую себя дома, Луи.
Это признание её почти смущает, даже после всего, что они друг другу сказали, даже после того, что она сама захотела, чтобы он на ней женился в тот же день, когда сделал предложение. Но она говорит правду и она хочет, чтобы Луи эту правду знал. Бетти прослеживает движение его кадыка, когда он сглатывает, и то, как вздох падает по горлу ниже, куда-то к темнеющим очертаниям татуировки на груди в распахнутом вороте рубашки. Ей хочется эту рубашку расстегнуть, коснуться груди, живота, коснуться Луи всего. И она ведь может теперь. Она его жена, он её муж, и они, Господи святый, принадлежат друг другу.
— Вот как, — тянет Луи, и ей кажется, всё его лицо светлеет от улыбки. — Очень хорошо, что ты для меня, а я для тебя, правда?
Прекрасно.
Луи накрывает её губы своими, и у Бетти внутри всё переворачивается, она льнёт ближе, зарывается Луи в волосы, раскрывает губы ему навстречу. Кончиками пальцев обрисовывает впадину под затылком, скользит ниже, вдоль первых позвонков, обводя их, и поднимается выше. Луи в ответ касается её шеи, ямки между ключиц, привычным жестом чертит ключицу. И опускает всю ладонь вниз, на грудь, обводит вырез корсажа, чуть сжимает, скользит ниже. Девушка сдавленно охает, но подаётся вперёд, подставляется этим движениям.
По позвоночнику бежит дрожь, в голове у неё сумбур, но ни проблеска страха или сомнений, потому что Луи она доверяет безоглядно и хочет, хочет, чтобы он продолжал. Луи снова накрывает её грудь, второй рукой спускается ниже поясницы, и Бетти тихонько стонет, ловит его вздох, чувствует, как в живот ей что-то упирается. Руки у неё дрожат, когда она тянется к пуговицам его рубашки, вскрывает одну за другой, касается горячей голой груди, стаскивает ткань с плеч, пока Луи тянет завязки и застёжки её платья, касается языком её губ, нёба, осыпает поцелуями шею и плечи. Корсаж расходится, Луи стаскивает его вниз, оглаживает ладонями весь путь платья от плеч по груди, по животу вниз на бёдра и ягодицы.
Глаза у Луи темнеют бушующим штормом, когда они оба на секунду замирают, глядя друг на друга. Бетти оказывается в одной нижней рубашке, но не чувствует смущения, только ищет взгляд Луи, потому что ей сейчас жизненно необходимо знать, что она для него красива и он её любит. То, как он на неё смотрит, заставляет покраснеть щёки, и в животе у неё что-то колко ворочается, раскрываясь огненным цветком. Она сама как заворожённая рассматривает разворот его плеч и всё то, что давно хотела увидеть и о чём запрещала себе думать, потому что это же неприлично и глупо. Но теперь это её муж, её Луи, и Бетти касается татуировок на его руках, проводит ладонью по надписи на груди, прослеживает сплетения длинных мышц под кожей.
— Иди ко мне, — хрипло выдыхает Луи, тянет её на себя, и Бетти переступает платье, тут же оказываясь в его объятиях, подставляется под поцелуи: на щеках и шее, вдоль ключицы. Она ладонью спускается с его груди на сухой живот, запинается о край штанов, тянется ниже, к чему-то твёрдому и горячему, обхватывает это ладонью и охает, когда Луи со стоном подаётся бёдрами ближе. — Господи, Бетти, с ума меня сведёшь, — шепчет он ей на ухо. — Не останавливайся только.
Бетти понятия не имеет, что делает, но проводит ладонью вниз, вверх, нащупывая границы, и, Боже, ей нравится трогать это, и она догадывается, что это. Она жила с мужчинами на кубрике и знает, чем отличаются мужчины и женщины, но не больше. Ей и одних догадок, впрочем, хватает, чтобы горячая волна в животе взметнулась выше, захватывая её всю. Бетти слепо ищет завязки брюк, путается, справляется. У неё в животе всё горит, и Бетти уже почти не думает, скользя рукой под ткань нащупывая твёрдое, обжигающе-горячее, пульсирующее. Кажется, она всё делает верно, потому что Луи снова стонет в поцелуй, толкается ей в ладонь, рывками расправляясь с завязками на её нижней рубашке, раскрывает ткань, обхватывает грудь, лаская. У Бетти колени подгибаются, так, что она почти падает. Она голая и дрожащая, но почему-то ей не страшно и не стыдно, когда Луи смотрит на неё сверху вниз, прерывисто вздыхает. Глаза у него тёмные, движения — жадные, но Бетти подставляется под эти движения, отвечает такими же.
— Хочу тебя.
У Бетти эти слова в позвоночнике отдаются, и она не столько понимает смысл сказанного, сколько ловит эмоции. Луи подхватывает её, опускает на постель; холодные простыни колко касаются спины Бетти. Она выгибается Луи навстречу, подставляется его ласкам, а он целует её шею, спускается на грудь, и девушка сдавленно охает.
— Я тебя хочу, — сбивчиво выдыхает она, толком не зная, что это значит, но зная, что чувствует именно это.
Ей кажется, у Луи дрожат руки, когда он разводит её колени, проскальзывает ладонью по внутренней стороне бёдер, накрывает место между ног. Она подаётся ему навстречу, сама не зная, откуда в ней взялось это движение, и громко охает, вдруг чувствуя его пальцы в себе.
— Господи Боже, — Луи смеётся, его пальцы скользят внутри, посылая волны жара, гладят, растягивают, задевают что-то, и Бетти вздрагивает, цепляется за его плечи, сама себе не верит, когда шепчет: — вот здесь. Пожалуйста.
Бетти тонет, тонет в оглушающих эмоциях и ощущениях, цепляется за Луи. Пальцы у неё соскальзывают, царапая ногтями, но она едва это замечает, гладит спину Луи, спускаясь до ямочек на пояснице. И тихо стонет куда-то ему в шею, зарываясь пальцами в волосы, слышит его тяжёлое дыхание. У неё в животе что-то сжимается, сжимается, сжимается, а потом раскрывается, и всё окружающее схлопывается, исчезая.
Она моргает, с трудом возвращая себе зрение, смотрит на Луи, гладит его щёку — почти робко, потому что он ей только что весь мир перевернул. Луи чуть поворачивается, целует её ладонь и улыбается. А потом отодвигается и садится, снимая сапоги. Бетти с особой остротой чувствует собственную наготу, смущённо сводит ноги и знать не знает, куда деваться, когда Луи избавляется от одежды. Следит за его движениями, краснеет, но не может перестать смотреть, даже когда он оборачивается, ловя её взгляд.
— Иди ко мне, — улыбается он, и Бетти тянется к нему, обвивает руками, прижимаясь всем телом. — Сердце моё.