— Всё в порядке.
— То, что дело не касается команды, я уже понял, — Барт прикусывает губу, потом мотает головой. — Ладно, не бей меня, я просто беспокоюсь.
— С чего бы это?
Луи приподнимает бровь, смотрит Барту в лицо. Тот смотрит в ответ, и на секунду кажется, что что-то где-то сталкивается, и почему-то не получается ни злиться, ни разорвать этот контакт. Но Барт всё-таки отводит глаза, сглатывая. А Луи моргает и тоже отворачивается, стряхивая наваждение. Что за чёрт.
— Люблю беспокоиться, — бормочет Барт и улыбается.
— Не стоит.
Луи окликает Лиам, и боцман почти сбегает. Думает, что он, наверное, слишком долго на корабле, чего только не примерещится.
_____________________________
_____________________________
Кормовой подзор — нависающий над водой участок кормы
Эспаньола - Гаити
========== Пленница. Эйвери. ==========
Комментарий к Пленница. Эйвери.
Aesthetics:
https://pp.userapi.com/c831308/v831308448/18eaf4/As249xVvg7A.jpg
https://pp.userapi.com/c834304/v834304164/119e9e/njNrRJKVkGw.jpg
Пираты не обращаются с ними плохо, вовсе нет. Капитан выделил им отдельную каюту, а кок даже готовит им ужин, только Эйвери слышит, как поворачивается ключ в замке и знает, что они с Паулой — пленницы на ближайшие тридцать дней. Месяц кажется вечностью. В желудке отчаянно урчит уже на второй день, и мать пришла бы в ужас от этих звуков, но Эйвери всё равно. Тебя здесь нет, мама. А есть плеск волн за бортом, крики пиратов и их смех на палубе, и чувство голода, охватывающее, когда на пиратском галеоне гаснет свет.
В отличие от Эйвери, Паула от ужина не отказывается. Пиратов она боится, но есть она хочет намного сильнее, и поэтому с радостью принимает плошку с супом и с вяленым мясом из рук светловолосого корабельного кока. Тот улыбается как-то очень уж светло для морского разбойника и уходит.
Вещей они с «Северной звезды» совсем не взяли, и теперь в распоряжении Эйвери только платье, в котором она поднялась на борт «Леди Энн». Она готова пережить эту трагедию, наверное, но не представляет, где на борту этого галеона можно хотя бы умыться и с ужасом думает, какой прибудет на Ямайку.
Если прибудет. Кто знает, что в голове у этих пиратов? Хотя смерть за бортом всё ещё кажется лучшей долей, чем замужество, но Эйвери понимает: она не может оставить Паулу без своей защиты, какой-никакой. Без неё Паула интереса для пиратов не представляет и уж точно погибнет.
Расшнуровывать платье без помощи служанки тяжело, но единственную одежду нужно беречь, и Эйвери справляется с этим, уже третий день подряд справляется, и остается только в нижней рубашке и корсете. Чертово приспособление давит на ребра.
— Давай избавимся от него совсем, тетя? — Паула зевает. — Ужасно неудобна штука, а бабушка всё равно не узнает. Так неудобно его утром обратно шнуровать, без Кейт-то!
Эйвери сомневается: вбитые матерью в голову правила приличия не сдаются. Приличной девушке не пристало ходить без корсета, приличная девушка не может не надевать несколько нижних юбок, и распущенные волосы — признак распутства. Но косточки корсета немилосердно давят на ребра, а воздух в каюте несколько спертый. Нижние юбки и вовсе мешают, в них жарко и тяжело. Паула уже избавилась от мешающей лишней одежды и сидит на койке, подобрав под себя ноги.
— Паула, девушка…
— …не может выходить в свет без корсета, знаю, — племянница пожимает плечами. У неё легкий характер, с неё всё как с гуся вода, и третий день на палубе пиратского галеона примирил её с действительностью сразу же, как Паула поняла, что никто не собирается их убивать. — Но тётя, ты где-то здесь видишь высший свет? Да ни один пират не поймет, что на тебе нет корсета, и уж тем более не станет тебя стыдить. Мы их вообще не видим, кроме того парня с едой!
Эйвери решается. К черту, пускай, утром она этот корсет не наденет. Паула засыпает почти сразу, убаюканная килевой качкой и шумом моря. Эйвери смотрит в деревянный потолок каюты и разглядывает пропитавшиеся соленым и спертым воздухом доски. Кто бы мог подумать, когда они отплывали из Лондона, что Господь забросит их в негостеприимные объятия пиратского судна?
«Леди Энн» окутывает тишина. Эйвери думает: почему «Леди Энн»? Такое странное название корабля, капитан произносил его с нежностью, как имя матери… Веки её тяжелеют, она зевает и переворачивается на бок.
Эйвери снится остров — небольшой, с песчаной отмелью. По жесткому песку ползут крабы, щелкая клешнями. Ей снятся ветви странных, невиданных ею прежде деревьев, хлещут по лицу, и крики птиц где-то под кронами. И ей снится город, заброшенный и каменистый, она пробирается через развалины, подобрав юбки, ей тяжело и трудно. Зачем она здесь? Но что-то зовет и тянет её вперед, она упрямо лезет по камням, перебирается через поваленные статуи древних ложных богов и добредает до двери со множеством знаков.
Дверь — тяжелая, огромная плита, и, похоже, древняя, как миссис Катберт, кряхтящая в любимом матушкином салоне и помнившая еще происходящее лет этак пятьдесят или шестьдесят назад. Эйвери смотрит на знаки, выбитые в каменной поверхности, и видит восьмиконечную звезду, касается её пальцами. Эта звезда напоминает ей что-то, и она вздрагивает, дотрагивается до медальона, покоящегося на груди. Ей кажется, будто от золотой поверхности идет ровное тепло.
Эйвери снимает его с шеи и прикладывает звезду к выемке на двери. Медальон щелкает, и каменная плита медленно уходит в сторону, впуская в столетиями запертое помещение солнечный свет. Скрежет отходящей плиты режет уши, и Эйвери просыпается в каюте пиратского судна, садится на койке. Глаза с трудом привыкают к темноте, Паула сопит на соседней койке, и её темные волосы разметались по подушке. Эйвери потирает ладонями вспотевшее лицо.
Сейчас бы умыться… Во рту пересохло, но не просить же у пиратов попить? Что они вообще могут дать попить, ром? Или что ещё они там употребляют? Эйвери облизывает сухие губы. Сон был таким ярким, она почти чувствовала каменную неровную поверхность под своими ладонями. Что это значит? Неосознанно она берется за медальон, доставшийся от отца — он теплый от соприкосновения с её телом. Как интересно работает её воображение — оно подкинуло ей сон, в котором отцовский подарок оказался ключом к…
К чему-то.
Эйвери проводит пальцем по поверхности медальона — и без того не легкая по весу безделушка, он словно стал ещё тяжелее. Она ощупывает поверхность, сама не зная, зачем, и нащупывает маленькую выемку.
— Странно, — шепчет она и впервые за время, прошедшее со смерти отца, снимает цепочку с шеи.
Щурится, но лунного света, проникающего сквозь окно каюты, недостаточно, чтобы что-то разглядеть. Нужно ждать до утра, но Эйвери уже полностью проснулась, и впервые за время, прошедшее с известия о её замужестве, ей что-то становится по-настоящему интересно. Она прикусывает нижнюю губу, вытаскивает из волос шпильку, оставшуюся в темных кудрях, и осторожно, почти вслепую, нажимает острым кончиком на выемку в медальоне. Тот едва заметно щелкает и открывается. Внутри — сложенный несколько раз лист бумаги.
Эйвери вытаскивает его и осторожно разворачивает, тихо ахает, зажимает рот ладонью, чтобы не разбудить Паулу. Перед ней карта, вернее, её часть, исписанная мелким почерком, но не отцовским. Она вспоминает, что говорил отец: медальон достался ему от деда, валялся в ящике ненужной безделушкой — семейство Клементс не собиралось рыться в старых тайнах, похороненных на дне Карибского моря вместе с дедом. Эйвери не верит в магию или в знаки судьбы, никогда не верила, но её убеждения раскачиваются, как «Леди Энн» качается на волнах Карибского моря. Медальон и часть карты — своеобразный «привет» от её деда, но всё это бесполезно. Эйвери чувствует горечь на языке, складывает карту и убирает в медальон. Семейная реликвия? Пусть и остается ею, не отправится же она, в самом-то деле, на поиски острова, которого нет на картах?