— Мне? День рождения Ленкин был, — напомнил я.
— Без тебя мы просто не собрались бы, — отмахнулась Инга. — Ты вообще для нас, если вспомнить, очень много чего сделал. Для нас всех.
— Мелочи… — я даже не знал, как отреагировать на такую внезапную похвалу.
— Не мелочи, — я почти увидел, как одногруппница упрямо качает головой… и хватается за виски — потому что нельзя безнаказанно столько пить и куролесить. Хотя, видимо, иногда по-другому никак. — Не думай, что только я оценила, Настя тоже. И Алёна. Даже Макс.
— Вот уж кто точно нет, — фыркнул я. Слышала бы она, что Сумских вчера нёс… впрочем, я тоже наговорил ему от души.
— Оценил, оценил. Ещё увидишь, что я права, — слишком уверенно для человека, который вчера перебрал, заявила Инга, а потом и вовсе меня огорошила: — Ты — хороший человек.
— Да? — Вот уж не ожидал подобного признания.
— Да. Знаешь, как отличить хорошего человека от плохого? — спросила меня собеседница, и тут же сама ответила: — Хороший человек, когда кому-то помогает, исправляет то, что до этого было плохо.
— А плохой? — машинально переспросил я, пытаясь переварить услышанное.
— А плохой только себе хорошо сделать может, да и то не всегда, — как само собой разумеющееся сообщила красавица.
— Ясно, — меня не так просто смутить, но Инге очень даже удалось. — Я тебе чего позвонил… меня, наверное, в понедельник не будет. И во вторник, может быть…
— Не волнуйся, мы тебя отмажем, — пообещала девушка. — Узнаю, когда перезачёт, если во вторник не сможешь. Удачи!
— Вот она мне точно пригодится, спасибо, — я положил трубку. Подумал, и выключил телефон совсем — не ровен час позвонить мать, прознавшая про “дачу” — а третий разговор по душам я уже не потяну. “Хороший человек”, надо же…
В Посад я добрался уже затемно: двадцать четвёртое декабря — один из самых коротких дней в году, только-только зимнее солнцестояние было. Пришлось немного задержаться в здании маленького железнодорожного “вокзала” города — карточку, студняк, выключенный телефон и даже кошелёк я оставил в камере хранения, оплаченной на неделю. Лучше переплачу, чем… ну, понятно.
Ключ от камеры хранения разукомплектовал с биркой — нечего подсказки оставлять, если что — и по отдельности закатал внутрь снежных шаров, которые сморозил магией юки-онны до каменной твердости. Одну сферу насмерть прилепил ниже уровня снега к чьему-то приметному забору рядом с калиткой, вторую — таким же макаром к фонарному столбу. Снег тщательно разровнял. Может и зря столько лишних телодвижений — но лучше подстраховаться, чем налажать.
Погода испортилась, поднялся ветер и теперь порывами гнал стылую поземку, заставляя всех, кроме меня, кутаться в куртки и мерзляво ёжиться. Люди спешили по своим делам, стараясь как можно быстрее убраться с улицы и оказаться в тепле, мало обращая внимание на окружающих. Ну, так даже лучше. Низина перед Лаврой сверкала в лучах фонарей нетронутой снежной целиной. Только по центру темнела тонкая нитка пешеходной дорожки. М-да, а людей-то не так уж и мало… пожалуй, в часовне придётся поторчать, прежде чем я дождусь “окна”.
Всё оказалось ещё хуже: в строении над родником шёл молебен с освящением воды. Видно, процедура была достаточно кулуарной, или, может, заказной — а то, пожалуй, в “святое место” набились бы все проходящие мимо старушки. И так на этот “эвент” некоторые заявились с тележками и санками по три-четыре двадцатилитровые канистры. И как только потащат-то? Придётся подождать…
Ведущий службу монах[3] никуда не торопился — действо вёл размеренно и с достоинством, я даже через некоторое время проникся. Тепло, свечи дают удивительно мягкий, успокаивающий свет, а церковнославянские песнопения в устах батюшки звучат хоть торжественно и строго, но на удивление понятно. Словно я их на современном русском слыш… Что? Ми?! МИРЕН!!!
Если бы я так заорал вслух — у всех присутствующих в небольшой часовне уши заложило бы. В ментальном диапазоне я еле разобрал ответ. Впрочем, с каждой секундой канал связи постепенно возвращался к своей обычной пропускной способности.
— Дима?
— Я тут! — наверное, столь чистой и незамутненной радости я не испытывал еще никогда.
— И я тут, — чуточку ворчливо, как мне показалось, подала голос Нанао.
— Я… — начали мы одновременно с юки-онной, но суккуба нас обоих перебила:
3
Правильно говорить иеромонах — то есть иерей (в простонародье — “батюшка”) в монашеском статусе. Обычный монах не обладает полномочиями (и как правило навыками) для отправления богослужений, даже таких утилитарных, как молебен.