— Они знают, Хизуми–кун. Цунаде, что с ним было не говорит, но поступил пару дней назад, из квартала, — посерьезнел Орыч и продолжил, — я, собственно, чего тебя беспокою, я его в нукенины объявлять не хочу, как смотришь?
— Как по мне — однозначно не стоит, — честно ответил я. — Во–первых, может, вернется. Во–вторых, в общем–то его не просто понять можно, но и восхититься. И так кремень, сколько держался. Так что, лично я, против объявления отступником, пока и если его в атаке на шиноби Конохи не заметят, — безапелляционно заявил я.
— Ну значит, считай совет Листа, кроме него самого, единогласен, — объявил Орыч, да и добавил с усмешкой, — пусть гуляет, псина сутулая.
Распрощался я с Орычем, да и подумал. А делать ли мне доброе дело или нет?
Вспомнил клона, примерный список гадостей и пакостей всем непричастным и невиновным, который мое пакостничество непременно осуществит. Да и решил «а, делать!». Да и чисто по–человечески сутулого как–то жалко, думалось мне, прыгая хизушином. Добро причинять и благу подвергать, да.
Примечание к части
Вот как то да, аж мне паскудно стало от идеи разумных себя умучивать. *а я?!!! — раздался писк.*
— А ты, — обратился Автер–сама к гг–ою, — звания разумного еще не заслужил. Напрягайся! *казел! автер–казел! и гад!!!*
морализатурствующий старина Киберъ Рассвет
46. Сорок оттенков розового
Прыгнул я «примерно», поколбасило меня прыжком изрядно, как в многомерье, так и на выходе. Всё–таки, джуньяхира ни разу не маяк хизушина. Но лучше, чем прыжок по трехмерным воспоминаниям. До Ойя мне было где–то с километр, так что допрыгал до него вполне успешно.
Ну и весело возвестил: «Ой–сан, стой, поговорить надо!». После чего убедился, что мои потуги с шуншином и хизушином — детский лепет. Собак сутулый сходу, на чистой физике, втопил так, что у меня аж в ушах раздался звук рвущегося пространства–времени.
Но, от несущего добро и благо меня, хрен уйдешь. Раз я решил, что нанесу и подвергну, значит так тому и быть. И вопли невиновных и непричастных, а также их жалкие трепыхания, не остановят доброго и благодетельного меня!
В общем, обогнал я это чудо и, по науке, долбанул сначала чакроштормом, потом наклеил на лоб бумажку, чакру блокирующую. Да и по бестолковке дал, с целью сокрытия своих секретов. Три раза, блин. Не Инузука, а голем камнеголовый.
Ну и оттягал в подвал любимый, в кресло посадил, обесчакрил и надежно зафиксировал. Во имя блага и добра, естественно.
Жертва моей доброты очухалась, мутным взглядом обвела подвал. Мою благодетельность узрела, пригорюнилась и выдала безнадежно:
— Убей меня, а?
— Ой–сан, ты меня за кого принимаешь? — несколько даже возмутился я. — Да и вообще, с чего помирать–то? Ну Цуме у тебя, все знают. Так можно решить, есть варианты. Я, собственно, за тобой погнался, поговорить–обсудить хотел. А это, — тыкнул пальцем в веревки, — сам виноват, послушать надо было, а не бегать как страус.
— Помочь?! — несколько истерично захихикал Инузука, — помочь… Хизуми–сан, вот представь что жена твоя у горла кунай держит, а сама тебя за ствол ухватила, — на что я кивнул, сам не любитель, но вполне представить могу, — Вижу, представил… И вот она, в глаза тебе смотря и улыбаясь, — нервно захихикал Ой, — медленно ствол оттягивает, минуты три… пока не оторвала… — закрыл глаза псина и задрожал легонько.
Эта… я как–то аж пересел, да и ногу на ногу заложил. Нет, в мире шиноби и не такое лечат, я вон, вообще НЕХ частичный, даже не факт, что полное убийство трехмерного меня, меня убьет.
Но как–то… для постельных игр любой жесткости, вот как ни крути, уж совсем перебор. Ну вот совсем.
— Ой–кун, так ты же её сильнее, и по рангу, и по источнику, — аккуратно начал я, — да ты глава клана, в конце–то концов. Отлупи, выгони из клана, да прибей если ничего не помогает, — недоумевал я.
— Люблю я её, — посмотрел на меня Ой потухшими глазами больной собаки, — бить пробовал, не помогает, пару раз во сне кунай в меня втыкала. Да и с детьми она помягче и не стоит их матери лишать, — совсем тихо закончил этот мазохист.
— Погоди, и выходит она с тобой такое, — указал я «какое», — постоянно творит и ты терпишь?
— Ну так — в первый раз, — отчитался Ой, — я на сучку одну из клановых влез, да унюхала Цуме, — пригорюнился он.
— Так ты её любишь, аж не можешь, или как? — недоумевал я.
И поведал мне Ой, историю скорбную и печальную. При всем подражании псам, псами Инузука не были, соответственно течек и прочего не имели. Однако, либидо при этом, как на ряде техник основанное, так и на перенасыщении янь, так и на специфике психики… Много причин, и либидо псины имели большое. И привязывались при том, раз и навсегда, моногамно. Без партнера не помирали, но к партнеру имели привязанность, я бы сказал, патологического характера.