Не знаю, то ли гормоны из девки били фонтаном от воздержания, то ли шанс на продвижение в клане углядела — тут сложно, часть японщины и табуированности интимных эмоций явно мешала. Но в койке Хизуми девица оказалась через пару недель после знакомства. Ну тот и рад собственно. Инициатором «бурного и печального» романа была явно Эйка, и в отличие от «эмоций» сексом трахаться заниматься ей было по душе и партнер ей был очень даже не противен.
Тут вступает в дело такой момент, как внутриклановые (уж тут не знаю, то ли только Удзумаки, то ли в кланах вообще) отношения к соитию. В рамках клана, ежели без детей — все что угодно, главное — без скандалов и шума. От немного попахивающей переработанным питанием суровой мужской любви, до «инцест — дело семейное». Насилия нет, травм нет, жалоб нет — все нормально и никого не касается. Так–то отношение при всех прочих равных здравое и разумное.
Но тут сыграл тот момент, что Хизуми либо мать, либо отец должны были мозги вправить. Но воспитывал того дед, причем воспитанием (не учебой, а именно воспитанием) не сильно озабоченный.
И выходит такая картина. Зажатая родителями девочка постарше и вполне себе невинный (ибо дед отвести пацана в бордель не удосужился, да даже о взаимоотношениях полов Хизуми из свитков по клановым правилам знал) мальчик помладше затеяли марафон потрахушек. Дед был занят и не обращал внимания, Эйкины родители радовались «благосклонному отношению главы» и продвижению дочурки в клановой иерархии.
Ну, а девчонка, хоть и была медиком, недоглядела и забеременела. Опять же, сей дурацки–подростковый роман вполне мог закончиться благополучно, потому как Удзумаки реально мало, и деление на ветви в теперешних условиях — не самый разумный ход. Да блин стала бы старшей женой, черт возьми, тоже вариант и не самый худший.
Но тут сыграло некорректное воспитание Хизуми и подростковая горячность Эйки. Увидев увеличивающееся пузо любовницы, мой реципиент воспылал ревностью, о том, что ребенок–то его, даже не подумал, реально — несассоциировал, балбесина.
И вот, значит, с надменной мордой лица, вопросил у девчонки «От кого нагуляла пропащая сей плод греха?» Девочка офигела, в процессе офигевания посчитала, что ей указали её место и послали нафиг, что, в целом, смотрелось весьма похоже. Так что развернулась и с маскообразной физиономией молча оставила любовничка.
Итог сей драмы таков: Хизуми загнал воспоминания о «растоптавшей чувства продажной девке» куда подальше и не то чтобы выкинул из головы, но рубил мысли о ней. Благо самодисциплину сознания шиноби знали, умели, практиковали.
«Брошенная и поруганная» Эйка тоже с чуйствами худо–бедно справлялась, ребенка родила и бралась за контракты подальше и подольше, чтобы на «гнусного поругателя» не смотреть, и поруганию лишний раз не подвергнуться. Тот факт, что в койку вьюноша она затащила, с беременностью как медик сама пролетела — пренебрежителен, поругатель и членоносец — значит гад.
Тушка тем временем, пока я худел от местной сантабарбары, с собой в главных ролях притом, начала пускать кровушку из дырок на голове, ибо заданный темп считывания\обработки информации был для нее чрезмерно велик. Пару секунд печально погыгыкав от перспективы тут же, на месте, помереть нафиг и воображаемых последствиях сего помирания, потыкал витала насчет полечить.
Ну, а после излечения влез в тушку, потому как уменьшить ускорение мышления не получалось.
— Хизуми, Хизуми! Что с тобой?! — кричала приближающаяся девица, с лапками наливающимися салатовым свечением. Мед–чакра, судя по всему. И что… а вот черт знает, хорошо или плохо, судя по прорвавшейся мимике и реакциям к реципиенту она все ещё сильно неравнодушна.
— Эйка–кун, успокойся и присядь, — указал жестом на гостевой стул, — это последствия нападения, некритично. Лечить не надо, присядь, у нас будет долгий разговор.
— Хизуми–доно, молю простить недостойную… — бухнулась на колени сия дура, вся в слезах и соплях, да еще лбом об пол стукнулась. Ну, может, и на пользу. Но лечить будем.
— Эйка, с каких пор для тебя приказ главы клана стал не обязателен к исполнению? — жестом заткнув начинающую бормотать очередную верноподданническую фигню, я продолжил, — Молчи! Мой приказ был занять это сидение и успокоиться по мере твоих сил. Я жду его исполнения. Молча! — добавил я начинающей опять что–то бормотать девчонке.
Уселась, лицом в краснючих пятнах, слезы ручьем, в глазах безысходность, но молчит, уже хорошо. Ладно, попробуем немного успокоить, а то диалога не выйдет.