Но реальность далека от идеала, в данном случае нам необходимо обратиться к фактам. Библия короля Иакова не дарована Богом, а переведена в начале XVII века группой ученых с греческого оригинала, имеющего немало изъянов[143]. Переводчики последующих периодов работали с более качественными, но не безупречными греческими текстами. Даже перевод, который вы держите в руках, подпорчен текстологическими проблемами, рассмотренными выше, — и при этом неважно, какую версию Библии вы предпочитаете: Новую международную, Исправленную стандартную, Новую исправленную стандартную, Новую американскую стандартную, Новую версию короля Иакова, Иерусалимскую, Благую весть или какую‑нибудь другую. В основе всехэтих версий лежат тексты с изменениями. Есть отрывки, где современные переводы продолжают передавать текст, скорее всего не являющийся оригинальным (в пример я уже приводил Мк 1:41, Лк 2:43 и Евр 2:9; есть и другие). В Библии встречаются эпизоды, оригинальный текст которых нам совершенно неизвестен, а имеющиеся фрагменты составляют предмет непрекращающихся споров талантливых и прекрасно образованных ученых. Некоторые специалисты даже отказались от мысли, что можно вести какие‑либо разговоры об «оригинальном» тексте — по причинам, упомянутым в главе 2.
Лично я считаю подобное заключение преждевременным. Я не намерен отрицать, что в процессе реконструкции оригиналов можно столкнуться с непреодолимыми препятствиями: например, если Павел диктовал Послание к Галатам, а его секретарь, писец, ослышался, из‑за того, что кто‑то в комнате кашлянул — тогда ошибка содержится уже в оригинале! В жизни еще и не то случается. Тем не менее, несмотря на трудности, не поддающиеся определению, у нас есть несколько манускриптов каждой книги Нового Завета; все эти манускрипты переписывали с других, более ранних, а те — с третьих, еще более ранних; эта цепочка должна где‑нибудь закончиться — скорее всего, манускриптом, написанным либо автором, либо его писцом, создателем «автографа» — первого манускрипта в длинной веренице, которую затем продолжали почти пятнадцать столетий, до изобретения книгопечатания. Следовательно, разговоры об оригинальном тексте все‑таки имеют смысл.
***
Когда я был еще студентом и только начинал задумываться об этих пятнадцати столетиях копирования и превратностей судьбы текста, мне приходилось то и дело возвращаться к одному факту: что бы мы ни говорили о христианах — переписчиках, к какому бы периоду они не относились — к ранним векам христианства или Средневековью, — мы вынуждены признать, что все эти переписчики не только копировали Писание, но и меняли его текст. Иногда они делали это непреднамеренно — например, от усталости, по невнимательности, иногда ввиду отсутствия способностей. Но в других случаях они вносили в текст изменения намеренно, стремились подчеркнуть то, во что верили сами — например, когда речь шла о природе Христа, роли женщин в церкви, о бесчестии иудеев, противостоящих христианам.
Чем дольше я изучал эти тексты, тем больше крепла моя убежденность в том, что переписчики вносили в них изменения, и со временем она переросла в уверенность. Эта уверенность преобразила мое понимание текста сразу в нескольких отношениях.
В частности, как я уже говорил вначале, я стал воспринимать Новый Завет как сугубо человеческую книгу. Я понял, что Новый Завет в известной нам ныне форме — плод человеческих трудов, изделие рук переписчиков. Затем до меня постепенно дошло, что не только переписанный, но и оригинальный текст представляет собой человеческую книгу. Эти представления ничем не напоминали те, которых я придерживался в двадцать лет, когда только возродился в вере и был убежден, что Библия — непогрешимое слово Божье, а сами библейские слова явлены нам Святым Духом. Уже в аспирантуре я осознал: даже если слова оригинала и вправду богодухновенны, мы не располагаем ими. Значит, учение о богодухновенности в некотором смысле неприменимо к Библии в ее нынешнем виде — ведь слова, якобы ниспосланные Богом, были изменены, а иногда и утрачены совсем. Более того, я пришел к мысли, что мои прежние представления о богодухновенности не только неуместны, но и, скорее всего, ошибочны. Я рассуждал так: Бог ниспослал Библию по единственной причине — чтобы Его народ знал Его истинные слова, и если бы Он действительно хотел, чтобы люди узнали подлинные слова Библии, наверняка Он чудесным образом сохранил бы эти слова — точно так же, как чудом ниспослал их с самого начала. Но поскольку Он не сохранил эти слова, остается сделать вывод, что Он не удосужился даже ниспослать их, сделать богодухновенными.
Чем больше я размышлял об этом, тем лучше понимал, что у авторов Нового Завета очень много общего с переписчиками, которые копировали их тексты. Авторы тоже были людьми со своими потребностями, верованиями, мировоззрением, мнениями, симпатиями и антипатиями, стремлениями, желаниями, обстоятельствами, трудностями — и несомненно, все они влияли на тексты, которые создавали эти авторы. Даже в более ощутимом смысле авторы были подобны переписчикам поздних периодов. Они тоже являлись христианами, которые унаследовали традиции, касающиеся Иисуса и его учений, узнали христианскую идею спасения, поверили в истинность Благой вести — и все это неизбежно отразилось в текстах, которые они писали. Когда представляешь их людьми с присущими им убеждениями, мировоззрением, обстоятельствами и так далее, поразительно то, что все эти авторы передавали унаследованные традиции разными словами. Тексты Матфея не похожи на тексты Марка; тексты Марка не напоминают тексты Луки, а тексты Луки — Иоанна, есть также разница между текстами Иоанна и Павла, Павла и Иакова. Как переписчики видоизменяли традиционные тексты, иногда просто выражая ту же мысль «другими словами», так и авторы Нового Завета рассказывали истории, давали наставления, излагали воспоминания, пользуясь собственными (а не только услышанными) словами — словами, с помощью которых они выражали свои мысли способом, наиболее приемлемым для данной аудитории, времени и пространства.
Так я начал понимать: поскольку все авторы разные, не стоит думать, что каждый из них имел в виду то же самое, что и остальные — как нельзя сказать, что в эту книгу я вкладывал точно такой же смысл, какой вкладывает другой автор — текстолог в свой труд. Мы вполне можем иметь в виду разные вещи. Как это определить? Только с помощью внимательного чтения и попыток понять, что хотел сказать каждый из нас, а не делая вид, будто мы рассуждали об одном и том же. В словах мы часто отличаемся друг от друга.
То же самое справедливо и для авторов Нового Завета. Это можно продемонстрировать совершенно явным способом. Как я указывал ранее, большинство ученых XIX века утверждали, что Евангелие от Марка было написано первым среди евангелий и что Матфей и Лука пользовались им как источником при написании своих повествований об Иисусе. С одной стороны, в этом выводе нет ничего особенно кардинального. Авторам надо откуда‑то брать материал, Лука сам указывает, что при работе над своим трудом он читал другие и пользовался более ранними источниками (1:1–4). С другой стороны, это означает, что слова Марка можно сравнить со словами Матфея и Луки в любом общем для них сюжете, и при этом мы узнаем, каким образом более поздние авторы изменили текст Марка.
Вести подобную детективную работу интересно и познавательно. Более поздние авторы иногда заимствовали фразы Марка целиком, а в других случаях переписывали его текст своими словами, порой делая неузнаваемым. В этом отношении они, как и переписчики, изменяли Писание. В нашем исследовании мы видели такие примеры. Так, Марк изображает, как мучился Иисус перед смертью, говорил ученикам, что его душа «скорбит смертельно», падал на землю, молился и трижды умолял Бога избавить его от чаши страданий; на пути к месту казни он все время молчал, как молчал и на кресте, несмотря на всеобщие насмешки — даже со стороны обоих злодеев, и лишь перед самой смертью в тревоге воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» После этого он испустил громкий крик и умер.