Затем две пары еще не раз поужинают вместе, и Эш с Итаном окончательно примут Денниса в свой замкнутый мир. Нередко к ним будет присоединяться Джона, хотя всегда слегка неловко получается, когда все приходят с парой, кроме одного. Вся компания начинает выделять этого человека, как будто скрашивая его одиночество, как будто такое состояние неестественно. Жюль представляла себе, как она сама устраивает ужин в своей квартирке с дешевыми тарелками и столовыми приборами. Можно было бы усесться вчетвером на принадлежащее Жюль жалкое подобие взрослой мебели. Она воображала, как через много лет они будут вспоминать эту пору своей жизни, словно бы разглядывая ее сквозь четкую, как следует отполированную линзу. Все разговоры, которые тогда велись. Весь съеденный хумус. Все дешевые национальные блюда, кухонную утварь и невзрачные украшения, какими они пользовались, когда были чуть старше двадцати.
— Это серьезно? — спросила Эш по телефону наутро после того, как Жюль переспала с Деннисом. В конце концов, Эш знала, что у нее самой все было серьезно в тот момент, когда она переспала с Итаном, а может, и еще раньше.
— Да, — ответила Жюль, представляя себе темное лицо Денниса Бойда над ней, всего в нескольких дюймах от потолка. «Осторожнее, — сказала она, прикрывая руками его череп. — Я не хочу, чтобы ты разбил себе голову». «Ну нет, с разбитой головой я тебе не пригожусь», — сказал он, и тогда она забеспокоилась, что он думает сейчас о том, что однажды, в колледже, уже расшиб себе голову и трещина зажила, и что Жюль ничего об этом не знает, хотя она, конечно же, знала.
— У него было нервное расстройство, Эш, и он мне все об этом рассказал, но он не знает, что я и так знала, — поспешила вдруг уточнить Жюль. — Вот как ты думаешь: сказать ему, что я уже знала, или неважно, если умолчу, и лучше об этом забыть?
— Скажи, — безапелляционно заявила Эш. — Надо сказать. Он должен знать, что ты знаешь. Секретов с самого начала быть не должно.
— Это ты говоришь? — весело, но колко переспросила Жюль.
Повисла длинная пауза.
— Да, — ответила наконец Эш.
Казалось, она совершенно в этом уверена. И неважно, что уверенность Эш в невозможности начинать отношения с секретов таила в себе немалое лицемерие; Жюль знала, что действительно надо внести поправку в сказанное Деннису.
— Я вроде как соврала на днях, — сказала она ему при следующей встрече, а увиделись они в Центральном парке, собираясь пойти в зоопарк.
— Я уже знала о твоей истории, твоем расстройстве, когда ты об этом заговорил, — продолжила Жюль, едва они миновали турникет. — Мне не следовало делать вид, будто для меня это неожиданность. Изадора всем рассказала, когда ты ушел.
— Неужели? Шутишь. Ну вот это плохо, — ответил он. — Это как раз мой страх насчет того, что происходит, когда ты выходишь из комнаты. Все говорят о тебе нечто невыносимое для тебя самого.
Они прошли по тропинке и через изогнутый вход в здание с пингвинами, и он сказал:
— Но теперь я все-таки могу с этим справиться. Похоже, для меня это уже не так уж важно.
— Правда?
Деннис кивнул и пожал плечами. Человек, который сломался в Ратгерсе на первом курсе, был не совсем тем самым человеком, который лежал с ней голым в постели. Тот прежний человек поправился. Человек нынешний может позаботиться о другом человеке, а при необходимости и позволить, чтобы о нем самом позаботились. Заботиться о другом человеке Жюль научилась у Итана; он преподал ей урок о том, как преданно вкладывать все свои силы в чью-то жизнь. Она увидела, как это делал сам Итан — чудесно и естественно. Деннис нуждался в заботе; он был хоть и силен, но уязвим. И он взывал к ней так, что объяснить это Эш было бы трудно, но тут она вспомнила вечер, когда впервые увидела Эш и Итана вместе; в тот вечер она тупо размышляла: «Что? Что это?» Красота любви отчасти в том, что не надо ее объяснять кому-то еще. Можно отказаться объяснять. Если любовь настоящая, вовсе не обязательно ощущаешь необходимость вообще что-то объяснять. О ней не надо говорить со своими ближайшими друзьями, чтобы она стала настоящей. Никто другой не должен это проверять и подтверждать. Это — твое. Деннис становился ее любимым; странное дело, так оно и было. Она хотела, чтобы он знал о ее чувствах, хотя она стеснялась о них говорить, оказалась целомудренной, когда дело дошло до взаимной любви.