И конечно, с новыми людьми появилось множество поводов для сплетен — всегда находилась тема для перемывания косточек. Небольшой бар шестнадцатого века «Сноп пшеницы» на одном конце деревни и такой же бар, только с названием «Три голубя», на другом конце всегда были полны сплетничающих стариков. Прежде всего так появлялось больше тем для разговора, а кроме того и денег, которые можно было потратить во время этих разговоров. Деревня стала как никогда богатой. Еще ни разу со времен Черной смерти здесь не пользовался таким спросом крестьянский труд. Штукатурщик, каменщик, плотник — всем находилось дело во время мелкого ремонта и преобразования елизаветинских домов и сараев. Кровельщик, садовник, землекоп и лесоруб теперь всегда были обеспечены работой. Даже сравнительно не требующий умений труд — вскопать клочок земли, подковать пони или вымостить дорожку камнем — приносил мужчинам восемь или девять шиллингов за день. Таким образом, стало понятно, что сельские жители воспринимали перемены в домах и в привычках поселенцев довольно доброжелательно. Даже браконьеры, которых стали преследовать еще больше, чем во время старого режима Гланвиль-Феррара, находили утешение в том, что их убежища и деятельность теперь спонсировались армянским золотом.
Что же касается Теодора Мандуляна, то он в относительно короткий срок — примерно за три года — преодолел свое стойкое отвращение к сельскому образу жизни и первоначальное неприятие местными его прибытия — впрочем, прибытие кого-то другого и покупка земли любым чужаком вызвали бы такую же реакцию. Даже архангел Гавриил столкнулся бы с этим пассивным тяжелым отвращением и неприятием, если бы вдруг спустился с небес и занял место де Гланвиль-Феррара.
Но Теодор Мандулян правильно сделал, смирившись с ситуацией. Он не был неприятно кичливым — записался в местные клубы по футболу и крикету, а также в местный филиал Британского легиона. Но появлялся он там нечасто, так что впечатления не произвел и занять в сердцах жителей то место, что занимал в них старый землевладелец, не смог.
Его автомобили всегда двигались по деревне медленно; аристократ покупал в деревенских магазинах столько товаров, сколько мог; на Рождество посылал в каждый дом, где жили пожилые люди, по полтонны угля; снабжал жителей консервами; нанимал множество рабочих и хорошо им платил, а также никого не нанимал и не увольнял из-за политических убеждений. А так как он отказывался от активного участия в жизни деревни, ему удалось избежать и необходимости принимать чью-то сторону в местных разногласиях. С другой стороны, несомненно, выигрывал от этой ситуации священник; казалось, никогда у священнослужителя еще не было столько средств для вспомоществования беднякам. К тому же, как поговаривали в «Снопе пшеницы» и «Трех голубях», ни разу обивание порогов господина Мандуляна преподобным Холливеллом не прошло даром. Еще в самом начале этой истории богатый армянин пошел так далеко, как не каждый решился бы на его месте. Словно в искупление страшного греха он заплатил мистеру Гарри де Гланвиль-Феррару за поместье Килби намного больше, чем оно стоило, и тем самым преуспел, получив его во владение.
Сам помещичий дом стоял примерно в полумиле от деревни на вершине длинного пологого холма с пастбищем и лесом из старых дубов. Он был результатом возведения бесчисленных дополнительных построек и сноса старых, изменений и улучшений, достройки дополнительных крыльев и расширения площади комнат. Вероятно, здесь были саксонские колонны, но никто не знал, где их можно найти. Наверняка некоторые из подвалов строили норманны; окна были выполнены в старом тюдоровском и в поздневикторианском стиле. Фронтон был оформлен в стиле королевы Анны, в доме также была неогеоргианская консерватория и эдвардианская бильярдная. Некоторые комнаты были удобны для проживания старого землевладельца, а некоторые казались совсем нежилыми. Насколько это было возможным, мягкие кресла и подушки, пушистые ковры и центральное отопление сделали все помещения более-менее уютными. Господин Мандулян приехал с Востока, по крайней мере, его семья была оттуда, и его представления о комфорте были истинно восточными, как и у его дочери, Дидо Мандулян.