— Что с вами такое, Перитон? — спросил Маколей. — Холливелл очень достойный молодой человек. Я действительно не думаю, что вам стоит над ним смеяться.
Сидевший на земле человек прекратил смеяться и подмигнул поэту:
— Я не смеялся над ним. Я смеялся над его божеством.
— Но это еще хуже!
— Конечно. Потому-то я и сделал это.
— Вы думаете, это честно по отношению к нему? Ведь он так молод.
— А вы думаете, это честно с его стороны? — живо парировал фавноподобный джентльмен. — То, что он приехал сюда и начал забивать селянам головы своими глупостями?
— Чем вы досадили ему на этот раз? — спросил Маколей.
— О, всего лишь поговорил с ним о молодом Фиппсе — вы помните его, тенор из хора, поет соло в церковных гимнах. Я нашел для него работу. Думал, что Холливелл обрадуется, но нет.
— Почему нет?
— Ах! То-то и оно — этого я понять не могу. Я ведь хочу как лучше. Он хороший паренек, семнадцать лет — самое время выйти в мир. Так что я нашел для него работу.
— И что из себя представляет эта работа?
— С этой работы можно выйти в люди, если паренек имеет амбиции. Он должен мыть стаканы в коктейль-баре «Блеск востока» на Джермин-стрит. Когда он там освоится, то станет барменом. Если он прилежен, то через десять лет легко сможет стать крупье.
Маколей ничего не сказал, но продолжил смотреть вниз, на лежащего человека.
— Ну? — спросил Перитон, прищурив глаз, что придало ему действительно злодейский, но вместе с тем довольно забавный вид. — А как поживает хорошенькая вдовушка? Писали ли вы в последнее время сонеты о ее подвязках?
— Полагаю, вы говорите о миссис Коллис? — тихо и ровно спросил Маколей.
— Верно полагаете, поэт. Я имею в виду прекрасную Ирен.
— Миссис Коллис — мой друг. И я не люблю, когда о моих друзьях говорят подобным образом.
Перитон саркастично рассмеялся.
— Приятель, да ведь слова — это только слова. В этом мире важны не слова, но дела.
— Что вы имеете в виду? — спросил Маколей, и в его голосе зазвучала сталь.
— Это всего лишь предположение, приятель. Всего лишь предположение. А если всерьез, старина, вы и вправду неровно дышите к дивной Коллис?
— Перитон, если вы скажете еще хоть слово этим чертовым тоном, даю вам слово чести, что я… что я…
— Да? Что же, продолжайте. Полагаю, вы дадите мне в челюсть? Но я и не представлял, что вы так серьезно к ней относитесь. Я думал, что лишь зануда Холливелл, из-за которого весь сыр-бор…
Маколей вздрогнул и воскликнул:
— Холливелл! Но я думал, что он… я полагал, что…
— Что он очарован восточным шармом Дидо Мандулян? Да, я тоже. Подумайте, Маколей, это чертовски смешно. Кое-кто — кто бы это мог быть? — сказал мне, что Холливелл по уши влюблен в Коллис. Потому-то я и сделал это.
— Сделали что?
Перитон подмигнул, и его лицо выглядело почти злобно.
— Приударил за дамочкой, постарался на славу. Думал, что поддел пастора. Оказывается, вышло еще лучше — я поддел еще и поэта? Да какого черта с вами происходит? Бледный как полотно!
Людовик Маколей весь трясся от злости.
— Боже, как я хотел бы убить вас, мерзавец!
— Что? Убить меня за то, что я ухаживал за Ирен! Это будет трудновато, не так ли? Да вы не смогли бы ничего сделать, даже произойди что-нибудь похуже.
— О чем это вы говорите, Перитон?
Лежавший на земле великан, кажется, не оценил ледяной угрозы в голосе Маколея. Он широко улыбнулся и ответил:
— Вы хотите меня убить лишь за слова о том, что я ухаживал за Ирен. А что вы сделаете, если я скажу вам, что пару дней назад мы провели веселенькую ночку в Лондоне?
— Лжец! — эти слова прозвучали как выстрел.
— Как вам это понравится, старина, — беспечно ответил Перитон. — Поступайте, как знаете.