Генри рассмеялся.
— Что тут происходит? — спросил я.
— Нам пожертвовали одежду, — сказал Генри.
Я насчитал несколько больших стопок с вещами.
— Приличное количество, — заметил я.
Генри посмотрел на Касса.
— Он еще не видел?
И не успел я опомниться, как уже шествовал за дородным Генри и одноногим старостой, с улыбкой размышляя о том, что вечно плетусь по пятам за верующими.
Касс вынул из кармана ключ. Генри распахнул дверь, и мы вошли в главное помещение церкви.
— Смотрите! — сказал Генри.
Между рядами скамеек один за другим стояли мешки с легкой одеждой, куртками, пальто, ботинками, игрушками — все проходы от первого до последнего были уставлены мешками.
У меня перехватило дыхание. Генри был прав. «Каким бы именем люди Его ни называли, — подумал я, — но Бог и вправду милосерден».
— Дорогие друзья, я умираю.
Не огорчайтесь. Я умираю уже с шестого июля 1917 года. В этот день я родился, и, как сказал автор псалмов, «Мы — те, кто родился, родились, чтобы умереть».
Так вот, я слышал на эту тему один анекдот. Пастора послали провести службу в некой деревенской церкви, и он начал свою проповедь с тревожного напоминания: «Каждый прихожанин этого прихода умрет!» Пастор оглядел паству и вдруг увидел, что какой-то человек, сидящий в первом ряду, широко улыбается. «И что же в этом смешного?» — спросил его пастор. «Я-то не прихожанин этой церкви, — ответил тот. — Я просто приехал на выходной навестить сестру».
Февраль
Машина подкатила к супермаркету. Стояла первая неделя февраля, и земля была засыпана снегом. Рэб смотрел в окно. Тила нашла парковку, выключила зажигание и спросила Рэба, пойдет ли он вместе с ней.
— Я немного устал, — сказал он. — Я лучше здесь подожду.
Это был явно недобрый знак. Рэб обожал супермаркеты, и если он отказывался туда идти, значит, что-то было неладно.
— Вы не могли бы включить музыку? — попросил он.
И пока Тила покупала хлеб, молоко и сливовый сок, Рэб сидел в машине на заснеженной парковке совсем один и слушал индийскую музыку. Последний раз в этом мире он был наедине с самим собой.
К тому времени, когда они вернулись домой, Рэб выглядел совсем слабым, и у него начались мучительные боли. Позвонили врачу. Рэба увезли в больницу. Там медсестры задали ему простые вопросы: как его зовут? где он живет? И он на них ответил. Он, правда, не мог вспомнить точной латы, но зато помнил, что в этот день проходили первичные выборы, и пошутил: «Если тот, за кого я голосую, наберет на один голос меньше и проиграет, я покончу с собой».
Рэбу сделали анализы. Родные не покидали его ни на минуту. На следующий вечер с ним сидела его младшая дочь Гиля. Она должна была вот-вот улететь в Израиль и волновалась, не стоит ли ей отложить поездку.
— Не думаю, что мне следует лететь, — засомневалась она.
— Поезжай, — сказал Рэб. — Не волнуйся, я в твое отсутствие ничего не натворю.
Он закрыл глаза. Гиля позвала медсестру и попросила ее дать отцу лекарство немного раньше, чтобы он мог скорее заснуть.
— Гиль… — пробормотал Рэб.
Гиля взяла его за руку.
— Не забывай вспоминать.
— Хорошо, — ответила Гиля и заплакала. — Теперь я уж точно никуда не поеду.
— Поезжай, — сказал Рэб. — Вспоминать можно и там.
Она посидела с ним еще какое-то время. Отец и дочь наедине друг с другом. Наконец Гиля нехотя поднялась. Поцеловала его на прощание.
Медсестра дала ему лекарства. Она уже стояла в дверях, когда Рэб прошептал ей вслед:
— Если вы погасите свет, будьте добры загляните ко мне разок-другой. Вы ведь не забудете обо мне?
Медсестра улыбнулась:
— Как же можно забыть о поющем раввине?
На следующее утро, вскоре после восхода солнца Рэб проснулся. В комнате стояла тишина. Медсестра пришла протереть его губкой, и пока она нежно водила губкой по его телу, он ей тихонько что-то напевал, готовый к новому дню.
Но вдруг голова его поникла, и пение навсегда умолкло.
Лето. Мы сидим у него в кабинете. Я спросил, почему, как ему кажется, он стал раввином.
Рэб начинает загибать пальцы.
— Во-первых, я всегда любил общаться с людьми. Во-вторых, мне нравилось относиться к ним с тактом и дружелюбием. В-третьих, у меня есть терпение. В-четвертых, я люблю преподавать. В-пятых, я крепок в своей вере. В-шестых, эта работа соединяет меня с прошлым. И наконец, в-седьмых, она позволяет мне воплотить то, чему учит наша традиция: живи достойно, твори добро и будь благословен.