Путь от Болоньего Яра до стрелы занял у отряда шесть часов. Но трудности остались позади. Так утверждал Лещ — старый ворчливый воин с большой проплешиной на макушке и совершенно беззубым ртом.
— Я уже давно туды ходил, — шамкал он. — Годов десять как. Но знаю путь хорошо: в своё время в Залесье каждый год ездил. Далее Жертвенник всё по холмам и долинам бежать будет. Там ручьёв, озёрок… просто тьма. И там дупляки живут. Дикий народ: гнездятся, аки птицы, на деревах, железа не знают, людей сторонятся. А далее, уже близ Залесья, так там эти, коренники. Тоже престранный народ… но поболе, тово… покультурней.
Лещ не обманул. После стрелы отряд поехал быстрее: дорога стелилась ровно и широко. На ночь остановились на опушке. Повозки поставили треугольником, разожгли костры, пустили уставших коней попастись.
Искра сидела, обхватив колени и задумчиво глядя на костер. На ошкуренной ветке жарился берёзовик. Птицу подстрелил Чурбак. Чёрный Зуб с ребятами завалил кабана; им они и занимались.
— Почему ты меня избегаешь, красавица? — незаметно подкрался к ней Девятко.
Знакомый взгляд: вокруг зеленых глаз собрались мелкие морщинки, словно воин посмеивался над ней.
— Не хочу с тобой говорить, — буркнула в колени девушка. — Хитрый ты, скрываешь от меня всё.
— А что я от тебя скрываю?
— Сам не знаешь?
— Не знаю, — покачал головой десятник. — Теряюсь в догадках.
— Летал ведь с колдуном прошлой ночью? Что смеёшься? Летал, я сама видела. Ты оборотень, перевертыш.
Сказала — и тут же подумала: «Что за глупости я говорю? С чего это я взяла?»
— Ну ты даешь, красавица. Что за ерунда?
— Будешь сейчас говорить, что оборотней не бывает, что никто не летал…
— Вот я — точно не летал. Никогда. А так хотелось бы…
— Только не ври мне.
— Княжна, — посмотрев девушке в глаза, начал Девятко, — поверь, тебя я никогда не обманывал. Я обычный человек. А то, что Сивояр — окрутник или, как ты говоришь, перевертыш, это я знаю. Ну-ка, деревянная голова, скажи, как зовётся окрутник по-научному?
Доброгост читал толстую книгу, окованную железными скобами, вплотную подвинувшись к костру и пользуясь лупой. Он метнул на десятника сердитый взгляд и ничего не ответил.
— Так, дядька, — сказала Искра, — у Доброгоста есть имя. Не обижай его.
— Хорошо, — ответил Девятко. — Прошу прощения, борода.
— Ты его всегда обижаешь, — продолжала Искра, — перебиваешь…
— Так ведь ежели борода неправду говорит? — развёл руками десятник. — Вот хотя бы о жертвах богам. Помнишь, сегодня, у стрелы, что он болтал?
— Да…
— А откуда он знает об изначальных, коли они в такую седую древность жили? Жертвы, что ли, приносили богам? А может, наоборот, они там свадьбы устраивали?
— Так в Мехетии написано! — возмутился Доброгост, взметнув указательный палец вверх. — А мехетские писания — это самый уважаемый и почитаемый труд! Книга на все времена!
— Ну и что? — парировал Девятко. — Мехетские старцы, конечно, мудрые люди… но народ — мудрее. Лещ!
— А? Чаво? — Лещ старательно чинил кольчугу.
— Скажи, друг, отчего тракт Жертвенником кличут?
— Нутк, известно, отчаво. Это от коренников пошло. Они столбам этим издревля поклоны бьют. У них и боги те, что на столбах нарисованы. К примеру, ястреб. Конечно, ща коренники уже не те. Раньша у всех столбов жертвенный огонь держался. А щас…
— А сейчас? — спросила Искра. — Что сейчас?
— Так ведь вои — воиграды — идолища свои поганые, трехликия, везде понатыкали. Суть нашу искореняли, сволочи. Многия им поддалися.
— Ну что? Слышал? — обратился Девятко к Доброгосту. — Как окрутник зовётся-то?
Писарь, не отрываясь от книги, буркнул:
— Полиморфом.
Потом, заметив, что его слушают многие, добавил:
— Полиморфами зовутся твари… в смысле, люди… умеющие превращаться во что угодно. Предположительно они появились на нашей земле во время Века Пса. Ну то есть давно. Всё, прошу меня не отвлекать.
С этими словами Доброгост вновь углубился в чтение. Воины разочарованно отвернулись и продолжили заниматься каждый своим делом: кто точил оружие, кто латал одежду, кто играл в кости, а кто-то и вовсе лег спать. Черный Зуб с едва заметной и какой-то отрешённой улыбкой бродил вдоль кромки леса, срывая листочки и к чему-то прислушиваясь.
— Что там, Зуб? — окликнул его Злоба.
— Да нет. Пока ничего…
— Я родился недалеко от Дубича, — рассказывал Девятко, — в местечке, называемом Красная Ель. Тогда, лет пятьдесят тому назад, Воиград силен был. Помню, мальцом был, когда они, вересы — это так себя воиградцы звали, истинные вересы, значит, — спалили Дубич дотла. А вместе с ним и все окрестности, и родное село моё тоже… Народ порезали, кого в рабство угнали, кого просто, в яму… вот тогда остался я один-одинешенек.
Десятник лежал, положив под голову руки.
— А… а родители твои… сестры, братья? — спросила Искра.
— Да что вспоминать, — отмахнулся Девятко. — Нет их, и всё тут. С тех пор скитался я по миру. Жил дикарем в лесах. Когда подрос, попал в батраки к торгашам на рынках Вередора. Был наемником у тремахов, в рабстве был, разбойничал на берегах Волдыхи. А лет двадцать назад занесло меня в ваши края. Так и остался. Да, лет двадцать уже прошло.… Потому-то много о чем ведаю. И потом, я всегда был несколько любопытен. Вот, например, про драконов знаю от человека родом из Стейнорда, страны на севере, граничащей с Безлюдьем. Его звали Торном Рыжебородым. Вместе мы батрачили в шахтах камнесов, в предгорьях Орлиного хребта, это там, где Вечные горы. Рыжебородый утверждал, что сам прикончил четырех драконов и очень гордился этим. И таких примеров из жизни могу рассказать тебе, красавица, сотни.
— А кто же тогда летал вместе с ним, с ведуном?
— Окрутники не могут иметь детей, — пригладив усы, сказал десятник. — В некотором смысле, они не совсем люди. Так что «сыновья» Сивояра и не сыновья ему вовсе. Скорее, тоже нечисть какая. Может, они и летали, почем я знаю? Короче, Сивояр, конечно, ведун… только таких людей надо избегать. Понятно?
— Понятно… — призадумалась девушка. — Но о чем же ты шептался с ним?
— Честно? — сказал Девятко, по-отечески обняв Искру за плечи и поцеловав в лоб. — Не хотелось бы об этом говорить. Придет время, узнаешь.
Рядом присел Черный Зуб.
— Слушай, десятник, — сказал он, — в лесу кто-то есть. За нами наблюдают.
— Я уже это понял по твоему поведению, Зуб. Удвой караул. Мы на открытом месте; ежели что, сразу заметим. Главное, не спать.
— Уже, — кивнул воин.
— Добро.
Черный Зуб так же тихо ушел.
— О ком это он? — поинтересовалась Искра.
— Не знаю, — пожал плечами Девятко. — Но ты не бойся, отобьемся. Не впервой.
— Это те, черные?
— Может, и дупляки. Дупляки безвредны.
Девятко был совершенно спокоен, и его уверенность передалась девушке. Тут она вспомнила о брате, которого весь вечер не видела.
— Горыня опять напился? — спросила она.
Ответом ей был усталый вздох десятника.
Ночь. Над догорающими кострами порхали мотыльки. В тусклом свете луны серебром отливали мечи и наконечники пирамидкой сложенных копий. Воины вповалку лежали на примятой траве, рядом со щитами, головы положив на седла. Мерно расхаживали вдоль леса часовые, всматриваясь во тьму и тихо перекликаясь. Прерывисто храпел Горыня, улегшийся под одну из повозок. А кто-то пел…
Эй ты, ветер! Ветер непокорный!
Ты кружишь, летаешь, вьешься!
В небесах гуляка вольный,
По степи паришь как сокол!
Ты скажи мне, где та птица,
Что несет с собой забвенье?
Что успела мне присниться