Но это был всего лишь назначенный судом адвокат, Менди Дювилль.
Бет взглянула на полицейского у двери, потом на Менди.
— Вы нашли моего отца? — поинтересовалась она.
Менди покачала головой, но это был не ответ. Бет знала (Менди предупредила ее заранее), что она не может и не станет говорить со своим клиентом в присутствии полиции, потому что будет нарушена конфиденциальность. Что тоже было хорошо, потому что Бет больше не нужны были плохие новости. Обвинения никто снимать не собирался, прокурор желал покончить с депрессивной историей Бет ко дню выборов. И Бет станет всего лишь разменной монетой.
Но неужели это ее вина? Она всего лишь семнадцатилетняя девчонка, которая не готова была становиться матерью и потерять все, что осталось у нее от детства. Бет пыталась действовать через суд, зная, что ее отец никогда не подпишет бумаг — даже несмотря на то, что к тому времени, когда у нее родится ребенок, ей уже исполнится восемнадцать. Но дату слушания отложили на две недели — ей было бы уже поздно делать аборт в штате Миссисипи. Ее вынудили пойти на отчаянные меры.
Бет думала о том, что ей не пришлось бы нарушать законы, если бы меньше было бюрократии. Очень трудно получить официальное разрешение на аборт — почему же ее наказывают за то, что она прервала беременность неофициально?
Реальность выбила у нее почву из-под ног. Чувство было то же самое, как тогда, когда папа повез ее на побережье океана в Джорджию. Бет была еще совсем ребенком. Она побежала навстречу волнам с распростертыми объятиями — и в результате перекувыркнулась через голову и едва не утонула. Отец успел подхватить ее, пока Бет не смыло прибоем.
Но кто спасет ее сейчас?
— Меня посадят в тюрьму, — прошептала Бет. Она уже начинала понимать: что бы она ни сделала теперь, что бы ни сделала Менди Дювилль — из этого ужаса ей не выбраться. Казалось, что ты пытаешься стереть неправильную букву в слове, а вместо этого протираешь бумагу до дыр. — Я и правда сяду в тюрьму, — повторила она.
Менди взглянула на повернувшегося к ним полицейского и приложила палец к губам, предостерегая Бет от болтовни в присутствии копов.
И тогда Бет расплакалась.
Она подтянула колени к груди — внутри была ужасающая пустота. Бет была оболочкой. Всего лишь оболочкой, раковиной, шелухой. Во-о-от как она напортачила. Да, она избавилась от ребенка, это правда. Но каким-то образом при этом лишилась и способности чувствовать. Быть может, только лишившись второго, можно было так легко избавиться от первого? Или это судьба: если единственная любовь, которую она познала, была ненастоящей. Она сгниет за решеткой, и никто не будет по ней скучать. Даже если ее отец и вернется. Только, конечно же, не для того, чтобы извиниться. Он вернется для того, чтобы сказать Бет, как сильно он в ней разочаровался…
Спустя мгновение она ощутила, как ее заключили в объятия. Менди оказалась мягкой и пахла персиками. Ее косы щекотали Бет щеки. «Вот оно, значит, как!» — подумала Бет.
Через пару минут ее рыдания превратились во всхлипывания. Бет лежала на подушке, их с Менди пальцы все еще были переплетены.
— Тебе нужно отдохнуть, — сказала адвокат.
Бет хотелось заснуть. Хотелось притвориться, что сегодняшнего дня не было.
Нет, не так! Ей хотелось сделать вид, что сегодняшний день прошел иначе. Не так! По-другому!
— Вы можете побыть со мной? — спросила Бет. — У меня… у меня больше никого нет.
Менди встретилась с ней взглядом.
— У тебя есть я.
Пока Хью шагал к входной двери клиники, он вспоминал тот день, когда родилась Рен. Они с Анабель сидели дома, смотрели все серии Гарри Поттера, как вдруг начались схватки и интенсивность их стала стремительно нарастать. Но Анабель отказывалась ехать в больницу, пока не закончится «Тайная комната».
Во время рекламы у нее отошли воды.
Хью летел в больницу, как сумасшедший. Бросив машину прямо на дороге, понес жену в родзал. У нее уже было раскрытие на 9¾ сантиметра, и Анабель посчитала, что это знак.
— Я не стану называть дочь Гермионой, — уперся Хью уже после родов.
— А я не буду называть ее в честь твоей матери, — отомстила Анабель.
Даже тогда они постоянно ссорились.
Медсестра, ставшая невольной свидетельницей этого разговора, открыла окно.
— Наверное, нам всем не повредит порция свежего воздуха, — проговорила она.
И тут в комнату влетела птица. И стала бить крыльями над колыбелькой, где спала малышка. Потом села на боковую стенку, повернула головку и вперила в новорожденную свой блестящий глаз.