Но люди там, вдали, не расходились, стояли плотно, молчаливо. И я подошел. Из-за плеч, голов взглянул на отдельно, как-то сиротно висевшее в наклоне большое полотно и вздрогнул: с высоты, почти с небес, смотрела на меня Искра! Люди исчезли, остановилось время. Только Искра и я, одни мы были в мире, тревожно, неотрывно, радостно вглядывались мы друг в друга.
Прикосновение чужой руки вывело меня из счастливого забытья — служитель показывал на опустевший зал, приглашал к выходу.
Я задержался в столице и каждый день приходил и часами простаивал перед Искрой. Я думал, это отроческая любовь туманит слезами радости и скорби мои глаза, что память прожитых лет опаляет меня. Но перед Искрой всегда стояли люди, в жизни ее не знавшие, стояли молча, неотступно. И чем пристальнее вглядывался я в Искру, в людей, ей внимавших, тем все больше утверждался в том, какое великое творение создал художник.
Мне не надо было подтверждений в том, кто был создателем потрясающей картины. Вернуть Искру к жизни мог только Ленька-Леничка, его память, его любовь, его необыкновенный художественный дар. Через всю свою жизнь вел он Искру к этому дню и возродил из пепла страшного костра.
Искра вся была в пламени, чернели, будто на глазах обугливались края белого платья, обжигающий жар шел от огня, взвихренного до откинутых к плечу темно-рыжих ее волос, — я видел даже испепеляющееся от жары колечко волос у тонкой ее шеи. Но в самой Искре все было наперекор сжигающему пламени. Прижимая к груди съежившуюся испуганную птаху, Искра как бы выступала из огня, скидывая с себя прихватившие ее тело и рассеченные мечами пламени тугие веревы.
Из пламени прошлых незабытых лет Искра входила в бессмертие.
1990—93 гг.