Здесь сыро и как-то жутко. И голосов не слышно. И птиц — только взлетела, громко каркнув, ворона.
Мэри притихла, смотрит то на меня, запыхавшуюся от бега, то на старый дом с крышей, усыпанной прошлогодними прелыми листьями.
— А почему у вас в поместье живет проклятый? — шепчу я.
— Он дедушкин ублюдок… Только никому не говори, что я это сказала! — щиплет она меня.
— Никогда! — клянусь я.
— И не смотри ему в глаза, иначе умрешь! — инструктирует Мэри. — Поняла?
Я киваю. На самом деле, я бы прекрасно обошлась без этого Джонса, и мама, наверное, волнуется… А папа скажет, что я расстраиваю его своими шалостями. Но не могу же я бросить Мэри одну!
Моя подружка решительно поправляет ленту на прямых, зеркально-гладких волосах с зеленоватым отливом — наследие Морской Девы — и бросает в дверь дома камень. Удар выходит неожиданно громким, и мы испуганно приседаем.
Дверь обита листами железа.
Камень падает на ступени, катится вниз и останавливается рядом с лужей.
Тишина.
— Мне кажется, здесь никого нет. — Только наверняка привидения, но неупокоенных духов я боюсь, и потому не упоминаю.
— Не может быть! — топает ногой Мэри. Она сбежала от Пембрук, пропустила чай, вымазала панталоны, лазая под розами, и ради чего?
Когда Мэри злится, кончики ее ушей становятся чуточку острее, а зрачок вытягивается как у кошки. Мама говорит, что у Мэри дар Старой крови, и я ей немножко завидую. С другой стороны, перепонки между пальцами я бы себе не хотела. Мэри их стесняется и прячет под митенками.
Камни летят в дверь один за другим. Стучат, прыгают, шлепают по луже, разбрызгивают зацветшую воду.
— Никого, — повторяю я и тяну Мэри обратно, к прячущейся за терном тропинке.
— Я посмотрю, что там внутри.
Мэри старше на четыре года, но порой мне хочется залезть на табурет — чтобы оказаться выше — и хорошенько ее потрясти.
— Я тебя не пущу, — хватаю я ее за рукав. Мэри сердито вырывается. — А вдруг там крысы? — нахожу я аргумент. Это работает — крыс моя подружка не любит.
— Откуда им взяться… — неуверенно говорит она, остановившись на полпути. — Здесь и грызть нечего.
— Крысам всегда есть что грызть! — авторитетно заявляю я. — Миссис Финн, наша кухарка…
Договорить я не успеваю. Дверь коттеджа распахивается, и на пороге появляется …существо. Высокое, сутулое, очень худое, с торчащими ребрами и впалым животом — по-рыбьи белый, вялый, контрастирующий с черной чешуей, подобно ряске затянувшей тело, он приковывает взгляд.
Существо слепо, но на мое тихое
— Мэри…
шипит и хищно прыгает вперед. Гремит, разматывается удерживающая его цепь.
— Мэри, бежим! Мэри!..
Кусты хватают за юбки, за волосы, хлещут по лицу. Ежевика опутывает ноги, хрипло каркающая ворона будто указывает, где нас искать, а позади беснуется и бьется о землю рвущийся с цèпи прóклятый лепреконом бастард лорда Джона…
Свечи чадили. Пламя на длинных, необрезанных фитилях вытягивалось вверх стрелами дикого лука, расцветало иссиня-белым и опадало, расплескивая воск — его дорожки прихотливо наслаивались друг на друга, разглаживали узоры на канделябре, пятнали стол.
Я смотрела на свечи, чтобы не глядеть на сидящего передо мной Райдера. За то время, что я была без сознания, он успел переодеться, сменив потрепанную одежду охотника на белую крахмальную рубашку и серые брюки. Жилет не надел.
Лицо Райдер скрыл полумаской, оставляющей открытыми лоб, правую щеку, рот и подбородок. И глаза в прорезях — черные, внимательные.
За стенами дома завывала буря.
— Как вас зовут, мисс Хорн? — спросил, наконец, мужчина. — Тин — это сокращение, а полное имя? Кристин?