Хьюго молчал, всё ещё отказываясь верить в то, что умирает. Он вдруг понял, что многое, очень многое бы сделал иначе, что столько всего не успел – например, умереть рядом с Зои – и пришёл в ужас.
– Если разобраться, я понимаю, почему ты так за него держишься, – продолжал Голос неспешно. – Ведь это твой ключ к бессмертию. Не хочется умирать, а, Хьюго? Не хочется быть забытым?
– Заткнись! – рявкнул Элмер и зажал руками уши. – Всё, что у меня есть – моё! Заткнись и проваливай!
Но Голос игнорировал любые преграды, и когда он зазвучал снова, у писателя перед глазами поплыли цветные круги от его силы.
– О, так вот оно – слабое место? Ты, небось, думал, что всё делаешь правильно? Что оставишь свой дар, свою драгоценную Искру при себе и тем самым купишь вечную жизнь? Так у меня для тебя плохие новости.
Темнота расступилась, и Хьюго уже не был в своём теле. Он видел девушку в белом платье, неверной походкой уходящую со сцены, и слышал шквал восторженных аплодисментов, а потом переместился в душную гримёрку, где совсем ещё молодая певица глотала горсть белёсых таблеток, падала на стул, и в зрачках её медленно расцветала вечность – мутная, холодная, пустая. Писатель видел музыканта с кофром, полным заработанных денег, сидящего в грязной подворотне на куче мусора и бессмысленно глядящего на девственно белую скрипку, изгиб которой так приятно и изящно ложился в его руку, а вокруг не было никого, кто хоть что-то бы значил или хоть что-то мог бы изменить.
– Ты и так прожил слишком долго, Хьюго. Ты успел многое сделать, очень многое, потому что трудился не покладая рук. Но признайся хотя бы самому себе: твои старания – всего лишь попытка не жить жизнью посредственностей. Твои шедевры – это концентрированный страх перед забвением.
Хьюго видел себя, с властностью демиурга создающего очередной текст, который должен был перевернуть чьи-то умы вверх тормашками; он извлекал из себя слово за словом, орудуя мыслью как тончайшей иглой, сшивающей ткани реальности. Затем люди брали его книгу в руки и растворялись в ней, и ярились, и рыдали, не в силах поверить, что вымысел может быть таким настоящим, таким искренним – правдивее самой их жизни.
А вот наконец комната, в которой Хью лежит на полу, скрученный беспощадным сердечным приступом, в разорванной рубашке, и не может вдохнуть даже самую малость воздуха. Сломанная конвульсией рука лихорадочно шарит по полу, надеясь нащупать – что? – он и сам уже не понимает, но ведь не может же он умереть вот так, не может…
– Ты истратил свою жизнь на то, чтобы существовать после смерти, Хьюго. Дар поработил своего носителя. Разве ты не видишь? Твой гений – всего лишь слепая жажда бессмертия.
– Ну и пусть, – прошептал Хьюго. – Это уже не важно.
– Откажись от него, – мягко подсказал Голос, и по лицу писателя словно пробежался тонкий раздвоенный язык. – Отдай его мне, и будешь свободен от страданий.
– Ни за что, – ответил Писатель. – Если хочешь мою Искру, отбери её силой.
Мир взорвался хохотом миллионов голосов.
– Не-е-ет, этого я делать не стану – так ведь совсем не интересно!
Чёрные стены разъехались, выталкивая Хьюго в беспредельность слепящих образов. Перед писателем замелькал ворох его мыслей, чувств, воспоминаний, но ни на одном из них невозможно было сосредоточиться – они перекрикивали друг друга, выскальзывали, дробились на кусочки, превращаясь в неразборчивое месиво. Хьюго видел лица, слышал голоса, чувствовал прикосновения – всё сразу, и бесконечные страницы написанных им книг высекали из хаоса ощущений грандиозную картину всей его жизни.
– Ты сделал выбор – теперь мы навсегда связаны, приятель! – грянул Голос. – Мы никогда-никогда больше не расстанемся!
Он снова захохотал как сумасшедший, а на мозг Хьюго набросилась хищная пустота. Она пожирала всё, до чего дотягивалась, и нужно было спасти хоть что-то, но не было сил. Один за другим исчезали узелки памяти; мелькнул знакомый женский силуэт, прекрасный, желанный – и тут же рассеялся. Как же её звали? Нет, не вспомнить… Душа Хьюго вытекала через глаза, точно кровь толкаясь из дырявого черепа; писатель всё ещё наощупь шарил по тому, что от него осталось в поисках звонкого и навсегда родного имени, но всюду натыкался на жалкие огрызки, которые уже никак не восстановить; да что же он ищет? Ведь нечего искать… Да и негде, ведь есть только бездна, в которой нет уже никого и ничего, и Хьюго падает в неё, падает, раскинув руки в бессмысленной отваге, не зная, не понимая, не мысля, лишь крошечной толикой сознания улавливая, как это важно – быть храбрым. Писатель отчаянно пытался удержать хотя бы это, так что когда пустота добралась до самого главного, Хьюго Элмер вцепился в последнюю частичку себя изо всех сил и… очнулся.
* * *
Вокруг снова застыла темнота, но уже не страшная – просто за окном его квартиры была ночь. Утирая ледяной пот и часто дыша, Хьюго сел на постели. Протянул руку, нащупал выключатель. Свет лампы ударил по глазам, заставляя щуриться.
«Сон. Всё-таки сон. Слава Богу!»
Писатель накинул халат, нацепил очки и, покряхтывая, прошаркал на кухню. Пока кофеварка тихо похрумкивала содержимым, Хью мало-помалу успокоился и смог унять тремор.
– Надо лечиться, – сказал он сам себе. – Так ведь и правда недолго свалиться с приступом.
Налив в кружку густой, бодрящий уже одним запахом напиток, писатель прошёл в кабинет. Телефон мигнул – непрочитанное сообщение. Зои (радостный прыжок сердца). «Слышала, ты в Лос-Анджелесе. Я тоже. Может, встретимся?» Хмыкнув, писатель набрал на экране: «Конечно. Почему бы нет?» – и отправил.
Потягивая обжигающий кофе, Хьюго вышел на балкон. Отсюда открывался неплохой вид: город ангелов, как новогодняя ёлка, переливался огнями слева, а справа небо высветлил занимающийся рассвет. «Если она предложит уехать вместе, уедем, – подумал Хьюго. – Хоть в тот же день. Лишь бы не нужно было выбирать. Нет здесь правильного выбора, и не будет, никогда».
Писатель постоял ещё немного на ветру и ретировался в дом – замёрз. В спальню возвращаться не хотелось, но вся одежда лежала там, так что пришлось, через вздохи и самоуговоры, зайти туда ещё раз.
На ночном столике обнаружилась записка. Хьюго поднёс её к свету и нахмурился: почерк был очень беглым и неровным, но это был определённо его почерк. Писатель прочитал две короткие строчки и, чувствуя, как немеет всё внутри, шумно вздохнул. Клочок бумаги выпал из ослабевших пальцев и залетел под кровать.
«Мы навсегда связаны, Хью.
Мы никогда-никогда не расстанемся!»