– Я… – начал юноша и замялся. – Я считаю вас самым умным человеком на свете.
«Ну и дела! – подумал писатель. – Кажется, кто-то зазнался».
– Ожидаемо, – сказал он. – И незаслуженно.
– Но...
– Я просто умело манипулирую твоими мыслями, дружок. Я лучший на свете манипулятор.
– Пусть так. Всё равно вас хочется слушать. Я думаю, что всё, что вы говорите в своих книгах… э-э-э… самое правильное, что только можно сказать.
– Это потому что я сам внушаю тебе, что правильно, а что – нет.
– О том и речь! – юноша встрепенулся и затараторил: – Вы пишете великолепные книги, их читают взахлёб! Но читают-то не все. Многие просто не слышат вас и вашей мудрости, понимаете? Вы ведь хотите сделать мир лучше?
Хьюго в упор посмотрел на парня. Глаза у того прямо таки горели рвением сделать лучше хоть что-нибудь.
– Мир никогда не становится лучше, сынок. Он просто раскачивается из стороны в сторону.
– Нет, становится! Вы этого, наверное, просто не замечали. Ведь сделал же мир лучше тот, кто изобрёл пенициллин?
– Я так понимаю, Оппенгеймера ты в расчёт не берёшь. Ну да ладно, к чему всё это?
– Вы могли бы употребить свой талант не только в писательстве. Например, могли бы пойти в политики – и люди слушали бы вас, как никого другого!
Хьюго смотрел на собеседника и молчал. Смотрел долго, так долго, что юношу, наконец, передёрнуло. Только после этого писатель прервал паузу:
– Как тебя зовут?
– Лючио, сэр.
– Ты ничего не понял в моих книгах, Лючио.
Парня это очень задело.
– Почему вы так говорите? – выражение его лица стало совсем детским.
– Потому что хороший политик и хороший писатель – совсем не одно и то же. Хороший писатель строит мир в уме человека. Хороший политик – вокруг человека. Это две принципиально разные работы.
– Но ведь оба манипулируют, так?
– С разными целями. Тебе что, мало политиков-актёров и политиков-музыкантов? С чего ты вообще взял, что писатель должен заниматься чем-то кроме писательства?
– С того, что я хочу, чтобы мир вокруг меня стал таким же, как мир в моей голове, – выпалил юноша и потупился – сам застеснялся своей наглости.
Хьюго проследил взглядом за женщиной, которая проехала мимо на велосипеде, и усмехнулся.
– Надеюсь, парень, этого никогда не случится. Потому что это будет означать, что твой ум мёртв.
Лючио какое-то время задумчиво смотрел перед собой, словно пытаясь осмыслить услышанное, но, видимо, так и не смог, потому что спросил:
– И всё-таки, почему бы не попробовать? Ведь через политику можно сделать намного больше, чем через книги.
– Ты думаешь? – Хьюго приподнял бровь.
– Конечно! – воскликнул Лючио, не уловивший насмешки. – В сотни раз!
– Но ты ведь понимаешь, что тогда мне пришлось бы бросить писательство. Как же все те, кто любит мои книги?
– Если политик из вас получится такой же классный, как писатель, никто жалеть не будет, – сказал Лючио и тут же спохватился. – Точнее, будет, конечно! Я буду жалеть, ведь книги всё-таки шикарные. Но мы смиримся.
– А стоит ли оно того?
– А стоит ли всю жизнь ходить в одних ботинках? – выпалил юноша.
Хьюго замолчал. Он знал, что это цитата из его же книги, и употреблена она была точно. «Ещё бы. Уж я в собственных цитатах ошибок не делаю».
– Я тронут твоей верой в меня, парень, – сказал Хьюго. – Но для того чтобы стать хорошим политиком, да ещё и успешным, нужно нечто посерьёзнее умения играть словами. А чтобы быть писателем, требуется и того больше – в том числе оставаться верным себе. Я не променяю всё, чего достиг, на сомнительную перспективу оказаться на удобном троне, обитом человеческой кожей.
Он чувствовал себя глупо и странно, оправдываясь перед видением из сна. Не стоило отвечать на чушь про политику, а то и вовсе отвлекаться на разговоры, когда вокруг такая благодать, но отчего-то для Хьюго было очень важно объяснить призраку собственной юности свою точку зрения.
– Это потому что вы – трус, – сказал Лючио почти шёпотом.
– Что? – Хьюго подумал, что ему послышалось.
– Трус! – выкрикнул парень и взвился на ноги. – Вы могли бы изменить мир, внушить всем правильный образ мыслей и действий, как делаете это в своих книгах, но вы слишком боитесь вылезать из раковины!