– Ой, ну хватит! Скажи уже прямо, к чему ведёшь!
– Слово – это оружие, – Саймон сложил пальцы пистолетом и приставил к виску. – Оружие массового поражения.
– Верно, и как любое оружие, оно само по себе не опасно, – возразил Хьюго, злясь. – Опасен тот, кто спускает курок.
– Вся проблема в том, что ты уже давно держишь его в руке, – сказал Саймон, снова поворачиваясь к неистовствующему скрипачу. – Ты опасен уже потому, что им владеешь.
Прямо над их головами на бреющем пролетел самолёт; Хьюго задрал голову и увидел небо – настоящее небо, с которого смотрело вниз равнодушное солнце. Писатель повернулся к отцу со словами: «Ты видел?», но тот исчез бесследно. В конце улицы откуда ни возьмись появился танк, который медленно, громоздко волочил железное брюхо меж тесно стоящих домов. Над городом завыла сирена воздушной тревоги и взвилась, и замерла на одной ноте, ввинчиваясь прямо в мозг. Единственное, что перекрывало этот ужасный вой – симфония белой скрипки.
Скрипач играл так, словно смычком собирался вскрыть себе вены, чтобы дать волю всему, что кипело в нём с самого рождения – и его музыка чем дальше, тем сильнее оживляла искусственный мир. В полуразрушенном доме в голос зарыдал ребёнок; на улицу высыпали люди, испуганные, ищущие укрытие; вдалеке загремела тяжёлая артиллерия. В соседнем квартале грянул взрыв, земля вздрогнула, в небо выстрелил огненный фонтан и быстро превратился в чёрную дымную полосу. Хью в панике закричал музыканту, чтобы тот немедленно прекратил, но музыка скрипки господствовала над всеми звуками, в том числе и над голосом самого писателя.
Тогда Хьюго, стиснув кулаки, заорал что было мочи:
– Я справлюсь! Слышишь?! – его взгляд искал Саймона. – Я никогда не допущу всего этого!
А в небе кружило всё больше самолётов. Они пикировали на город, обрушивая на него огонь и смерть. Тут и там распускались цветки взрывов, обломки строений летели во все стороны шрапнелью, разя любого, будь то человек или зверь. Строчили пулемёты, тарахтели двигатели бронемашин, дым выедал глаза, и безумие лилось рекой, смешиваясь со страхом и жаждой жить – жить любой ценой, во что бы то ни стало.
Скрипка зашлась в истошной коде. Пальцы музыканта кровили, и красные капли тяжело падали в придорожную пыль. Высоко в небе зародился тончайший писк, который, становясь громче, всё больше напоминал свист; Хьюго весь сжался, понимая, что уж эта бомба точно попадёт прямо в него. Писатель даже не пытался бежать, хотя ему было очень страшно. Просто он знал, что если хоть на секунду струсит, Саймон окажется прав.
В миг, когда снаряд должен был упасть на землю, Хьюго крепко зажмурился, и на него всем своим неподъёмным весом обрушилась тишина.
Через несколько секунд, поняв, что сон не оборвался, писатель открыл глаза. Он снова стоял посреди сделанной из дерева и картона улицы, совершенно один. Скрипач исчез – и унёс с собой всё, что выплеснул наружу.
* * *
Хьюго не запомнил, как оказался в новом видении. Здесь царила ночь, тихо шелестел прибой, а неестественно яркая белая луна разбрасывала тусклые блики по поверхности моря. Под босыми ногами писателя шуршал песок, ветер трепал седую шевелюру, неся запах соли и водорослей, но всё это было смутно, далеко и не важно, потому что рядом с Хьюго шла женщина, равных которой он так и не встретил за всю свою долгую жизнь.
Хью даже не знал, красива ли она на самом деле: он отмечал мельчайшие детали её внешности, помнил и различал миллионы её оттенков, мгновенно улавливал смены её настроения, но не мог объективно оценить всё это в совокупности. Самая близкая, самая родная, Зои оставалась для писателя загадкой, которую он надеялся не разгадать никогда. Даже несмотря на то, что их странный роман длился без малого четверть века, с ней Хьюго всегда чувствовал себя одинаково: выжженным дотла и доверху наполненным бальзамом её присутствия.
Они сходились и расходились столько раз, что Хьюго боялся вспоминать. Зои успела побывать замужем – разумеется, за полным кретином. Все те месяцы писатель разрывался между мучительной необходимостью вырезать её из сердца и жгучим желанием сделать Зои своей, несмотря ни на что. К счастью, самоедство и отчаяние остановили Хью, и однажды он с большим облегчением прочёл в утренней газете, что Зои с мужем развелись. Он тотчас схватил телефон, чтобы позвонить ей и сказать всё, о чём думал, всё до последнего слова, но вспомнил, сколько раз между ними происходили такие разговоры, и отложил трубку. В тот день он напился так, что попал в больницу с тяжёлым отравлением. А когда он пошёл на поправку, Зои – словно случай издевался над писателем – неожиданно приехала, чтобы его забрать. Иногда Хьюго воображал, будто Зои пустила его самолёт в штопор, и он никогда уже не сможет выровнять штурвал, – но как же красиво и бесстрашно они падали!