— Верг приказал нас бить плетьми. Охранники нас… чуть не убили.
Эрвин крепко прижал меня к себе.
— Я чувствовал твою боль и…постарался забрать её.
— Эрвин! — слёзы благодарности выступили у меня на глазах. Я вспомнила этот миг. Тогда мне показалось, что меня спас Горыныч.
— Ты превратила кулон в артефакт, и он помог мне. Я увидел тебя в Калитке. Мечислав поехал в Энобус, чтобы вытащить вас.
— А мы сбежали.
— Но почему ты так долго не возвращалась?
Эрвин бережно вытер пальцами мои мокрые щеки, а мне стало стыдно.
— Не… знала, как добраться до Башни.
Я утаила не только факт своей амнезии в драконьей ипостаси. Про пещеру, антракс и черного дикаря, пожелавшего со мной дружить организмами, тоже не рассказала.
Мы не заметили, как наступила ночь, но свет не включили. Он бы помешал нам обнимать, целовать, касаться друг друга.
— Соня, я знаю имя алой драконицы.
— У неё есть имя?
— Её зовут Искра. Когда мне открылось имя, по энергетическому следу я нашёл тебя…
Глубокой ночью мы уснули, чтобы увидеть чудесные сны. Мы были детьми в глазах Мироздания. Любимыми детьми, которым оно даровало право самим распоряжаться своей судьбой.
Глава 12. Ярмарка драконов
Соня
Эрвин показал мне устройство, чем-то напоминающего наш телефон. Он называл его Говорун. Примерно таким у нас умели пользоваться даже дошкольники, поэтому я не особенно удивилась этому гаджету. Вот, оказывается, о чем говорил Мечислав — устройство, скопированное с нашего телефона.
Эрвин послал Мечиславу сообщение, и на следующий день в сумерках тот появился в башне, нарушив наше уединение.
Мы, кажется, не обрадовались встрече. Слишком тягостно стало на душе при виде Княжича. Исхудавший и осунувшийся Мечислав внимательно выслушал повтор моей истории, которую я опять изложила с купюрами. Особенно это касалось огромного антракса в пещере. Черный камень являлся настоящим сокровищем, а о сокровищах следовало молчать.
Предпочитаю спокойно спать и не сожалеть потом о своей болтливости. Княжич, как любой человек, имел слабость, которую недалече с блеском продемонстрировал. Напился в хлам, что и мычать не мог. Мало ли кто может воспользоваться его слабостью? Мои одноклассницы, делившиеся секретами друг с другом, легко открывали чужие тайны. Поэтому я больше опасалась последствий доверия, чем последствий недоверия.
Эрвин не присутствовал при нашем разговоре. Когда он появился, что-то смутно отвлекло меня. А потом вдруг поймала взгляд Эрвина, который он бросил на Мечислава. Верховия научила меня видеть. Вышнев знает про отца. Зря я опасалась за Эрвина, судя по всему, Мечислав открылся сыну, и его реакция оказалась адекватной. Хотя мне казалось, что будет иначе.
Мечислав вдруг тяжко вздохнул. Усталый голос и рассеянный взгляд в пустоту.
— Веригла приглашал на Каменный Молот, не хотите участвовать?
Сердце екнуло от предчувствия. Опять эта песня про гонку!
— У нас нет драконов, — ответил Эрвин.
— Я знаю. — Мечислав не притронулся к стакану с водой. — Это можно исправить.
— Ты хочешь, чтобы мы…, — Эрвин не договорил, потому что Мечислав поднял голову и тихо произнес.
— Я предлагал вам укрыться в башне, здесь можно долго жить. Один день похож на другой, на третий, на двадцатый, на…
— Но обстоятельства…
— Одной гонки тебе хватило на всю жизнь?
— Соне грозит опасность.
Мечислав тяжело вздохнул.
— Тебе тоже, сын, — голос Княжича прозвучал ровно, а Эрвин вздрогнул, исподлобья бросил на меня настороженный взгляд с затаенным упреком. Не моя тайна была про отцовство Княжича, поэтому промолчала. Всё-таки хорошо, что они разобрались, кто кому Вася.
— Небезопасность — это, как ни странно, свобода.
— Ты говорил, нам надо спрятаться, — сказал Эрвин.
Горький кивок и рассеянный взгляд на нас.
— Получилось?
Кого спросил Мечислав? Нас? Себя?
Разбушевавшийся ветер стучался в окна, желая ворваться внутрь, перевернуть, перемешать всё вокруг. На перекрестке дорог выбор приходится делать всегда.
— Иногда, чтобы жить, требуется гораздо больше мужества, чем умереть.
— Молот — серьезная гонка, — сказал Эрвин.
— Я ее выиграл, — тускло произнес Мечислав.
За окном, кажется, начинался дождь. Тоскливая холодная морось, которую едва замечаешь, обсыпающая холодной пудрой лицо и руки. Но стоит забыть, что она есть, как озябнешь и потеряешься в серой мгле. И хоть волком вой от глухой беспросветной тоски.