Он не спеша подошел ближе. Завидев старосту, Пятьсот девятый мог бы, конечно, попробовать сбежать — признаки испуга обычно удовлетворяли элементарные претензии Хандке на собственное превосходство, но он этого не сделал.
— Что ты здесь делаешь?
— Ничего.
— Так уж ничего. — Хандке плюнул Пятьсот девятому под ноги.
— Ты, жук вонючий! Может, что нафантазировал, а? — Он повел льняными бровями. — Только ничего не выдумывай! Отсюда вам все равно не выбраться! Вас, политических собак, мы прежде всех пропустим через дымовую трубу.
Он снова сплюнул и повернул обратно. Пятьсот девятый затаил дыхание. Целую секунду он ощущал за спиной темную стену неприязни. Хандке не терпел его, и обычно Пятьсот девятый старался его избегать. Он наблюдал за Хандке до тех пор, пока тот не скрылся за сортиром. Угроза на него не подействовала. Угрозы были в лагере привычным делом. Он размышлял только о том, что за этим скрывалось. Хандке что-то почуял, иначе бы ничего не сказал. Может, он даже слышал что-то у эсэсовцев.
Пятьсот девятый глубоко вздохнул и снова посмотрел на город. Дым голубой пеленой застилал крыши домов. Снизу сюда едва долетали глухие сигналы пожарных машин. Со стороны вокзала доносился беспорядочный грохот, словно там взорвались боеприпасы. Внизу, у горы, машину коменданта лагеря занесло на повороте. У увидевшего все это Пятьсот девятого вдруг вытянулось лицо, задрожало от смеха. Он смеялся все сильнее и сильнее, беззвучно и судорожно. Он не мог припомнить, когда смеялся в последний раз; он смеялся и не мог остановиться. Он осторожно оглядывался по сторонам, и поднимал свой бессильный кулак, и сжимал его, и продолжал смеяться, пока тяжелый кашель не перехватил дыхание. Это был безрадостный смех.
III
«Мерседес» мчался вниз по дороге, которая вела в долину. Рядом с шофером сидел оберштурмбаннфюрер Нойбауэр. Это был грузный мужчина с рыхлым лицом, которое выдавало в нем любителя пива. Белые перчатки на широких ладонях светились в лучах солнца. Он заметил это и снял их. — Зельма, — размышлял он, — Фрейя! Дом! Никто не отвечал по телефону. — Быстрее! — поторапливал он. — Быстрее, Альфред! Еще быстрее!
На подъезде к городу они почувствовали запах гари. Чем ближе, тем более едким и густым становился дым. У Нового рынка им встретилась первая воронка от взрыва. Здание сберегательной кассы рухнуло и горело. Приехавшие пожарники пытались спасти соседние дома, но безуспешно. От воронки на площади пахло серой и кислотами. У Нойбауэра свело живот.
— Поезжай по Хакен-штрассе, Альфред, — проговорил он — Здесь нам не проехать.
Шофер развернул машину и помчался по широкой дуге через южную часть города. Здесь дома с маленькими садами мирно дремали под солнцем. Ветер дул северный. В воздухе было ясно. Но когда они пересекли реку, снова запахло гарью, а на улицах этот запах висел уже, как тяжелый осенний туман.
Нойбауэр теребил коротко подстриженные, как у фюрера, усы. Раньше он накручивал их, как у императора Вильгельма. «Ох уж эти спазмы в животе! Зельма! Фрейя! Прямо чудо-дом! Ну как же его всего перекрутило, нет сил!»
Им пришлось еще дважды пускаться в объезд. Вначале бомба угодила в мебельный магазин. Снесло фасад дома; часть мебели стояла еще на этажах, остальная, разбросанная по улице, горела среди развалин. Потом им встретился салон-парикмахерская, перед которым выброшенные взрывной волной восковые бюсты растаяли и превратились в безобразные пугала.
Наконец, машина завернула в Либиг-штрассе. Нойбауэр высунул голову из окна. Вот и его дом! Палисадник! А вот прямо на траве терракотовый карлик и такса из красного фарфора. Никакого ущерба! Все стекла целы! Спазм в желудке прекратился. Он поднялся по ступеням и открыл дверь. «Повезло, — подумал он. — Колоссальное везение! В общем, так оно и должно быть! Но почему именно с ним это должно было случиться?»
Он повесил свою фуражку на крючок для шляп из оленьих рогов и пошел в жилую комнату.
— Зельма! Фрейя! Где вы?
Никакого ответа. Тяжело ступая, Нойбауэр подошел к окну и распахнул его. В саду за домом работали двое русских заключенных. Они на мгновение подняли взгляд и продолжали прилежно копать землю.
— Эй! Большевики!
Один из русских остановился.
— Где моя семья? — прокричал Нойбауэр.