Они шли вниз по улице. Шли сквозь дым. Их шаги стали тверже, а плечи прямее. Шеллера несли с большой осторожностью. Гольдштейн наклонился к нему.
— Понюхай! Понюхай же и ты! — сказал он тихо, посмотрев с отчаянием и мольбой в заострившееся лицо.
Однако Шеллер уже давно был в забытьи.
V
Вонючий барак погрузился в темноту. Света по вечерам не было уже давно.
— Пятьсот девятый, — прошептал Бергер, — Ломан хочет с тобой поговорить.
— Что уже?
— Еще нет.
Пятьсот девятый на ощупь пробрался по узким проходам к дощатым нарам, рядом с которыми выделялся матовый четырехугольник окна.
— Ломан?
Раздалось какое-то шуршанье.
— Бергер тоже здесь? — спросил Ломан.
— Нет.
— Приведи его.
— Зачем?
— Приведи, говорю!
Пятьсот девятый повернул обратно. На него сыпались проклятья. Он наступал на тела, лежащие в проходах. Кто-то укусил его в ногу. В ответ он ударил укусившего в голову, после чего тот разжал зубы.
Через несколько минут он добрался до Бергера.
— Ну вот мы и встретились. Что ты хочешь?
— Вот она! — Ломан протянул руку.
— Что это? — спросил Пятьсот девятый.
— Держи свою ладонь под моей. Ровнее. Осторожно.
Пятьсот девятый ощутил тонкий кулачок Ломана. Он был сухой, как кожа ящерицы. Кулачок медленно разжался. Что-то маленькое и тяжелое упало Пятьсот девятому на ладонь.
— Ну, теперь, это у тебя?
— Да, а что это? Это?..
— Да, — прошептал Ломан. — Мой зуб.
— Что? — Бергер придвинулся ближе. — Кто это сделал?
Ломан захихикал. Это было почти беззвучное призрачное хихиканье.
— Я.
— Ты? Как это?
Они ощутили удовлетворение умирающего. Он казался по-детски гордым и глубоко умиротворенным.
— Гвоздь. Два часа. Железный гвоздик. Нашел его и рассверлил им зуб.
— А где гвоздь?
Ломан пошарил рукой вокруг себя и дал его Бергеру. Тот поднес гвоздь к окну.
— Дрянь и ржавчина. Кровь текла?
Ломан захихикал.
— Бергер, — сказал он, — есть риск получить заражение крови.
— Подожди. У кого-нибудь найдется спичка?
Спички были бесценной редкостью.
— У меня нет, — ответил Пятьсот девятый.
— На, возьми, — раздался голос со среднего ряда нар.
Бергер провел спичкой по стене. Бергер и Пятьсот девятый закрыли глаза, чтобы не ослепнуть. Так они выиграли несколько секунд, чтобы рассмотреть коронку.
— Открой рот, — сказал Бергер.
Ломан уставился на него.
— Не будь смешным. Продайте это золото.
— Открой рот.
На лице Ломана мелькнуло нечто похожее на улыбку.
— Оставь меня в покое. Хорошо, что еще раз увидел вас обоих при свете.
— Я помажу тебе йодом. Сейчас принесу флакон.
Бергер дал Пятьсот девятому спичку и на ощупь дотащился до своих нар.
— Выключите свет, — снова прокряхтел другой голос. — Хотите, чтобы охранники нас перестреляли?
Заключенный на средних нарах прикрывал своим одеялом окно, а Пятьсот девятый — крохотное пламя курткой сбоку. Глаза у Ломана были ясные. Даже чересчур. Пятьсот девятый посмотрел на догорающую спичку, потом на Ломана и подумал, что знает его уже семь лет и что сейчас он видит его живым в последний раз. Он слишком много видел таких лиц, чтобы не знать этого. Он почувствовал, что пламя обжигает пальцы, но продолжал держать спичку, пока она не догорела. Он услышал, как вернулся Бергер. И вновь опустилась темнота, поразившая его словно слепота.
— У тебя есть еще спичка? — спросил он человека на нарах.
— Вот, держи! — Человек протянул спичку. — Последняя.
«Последняя, — подумал Пятьсот девятый. — Пятнадцать секунд света. Пятнадцать секунд на сорок пять лет, которые были отпущены Ломану. Последние».
Маленький мерцающий круг.
— Погасите, черт возьми! Отнимите у него спичку!
— Идиот! Ни одна сволочь это не увидит!
Пятьсот девятый опустил спичку ниже. Рядом, с флаконом йода в руке, стоял Бергер.
— Открой рот…
Он замолчал. Теперь он тоже четко видел Ломана. Бессмысленно было идти за йодом. Но он сделал это только для того, чтобы что-то предпринять. Он медленно спрятал флакон в карман. Ломан спокойно наблюдал за ним не моргая. Пятьсот девятый отвел взгляд в сторону. Он разжал ладонь и увидел поблескивающий крохотный кусочек золота. Потом он снова посмотрел на Ломана. Пламя обожгло пальцы и погасло.