Он поджал губы и, похоже, едва сдерживался. И, наконец, проговорил сквозь зубы:
— Даже не припомню, мистер Мэдиган, чтобы кто-нибудь в жизни настолько часто гневил меня и выводил из себя. Если вы не отродье дьявола, значит, вас послал мне сам Господь Бог в качестве испытания моего терпения или во искупление грехов. Я постоянно повторяю себе это, чтобы удержаться и не покончить с вами.
— Но я вовсе не пытаюсь рассердить вас. Я просто хочу…
— Тихо! — он небрежно отмахнулся затянутой в перчатку рукой. — Я готов сделать вам окончательное предложение. Я предоставлю вам возможность связаться с вашей подругой, где бы она ни пребывала. Вы же, в свою очередь, должны доставить ее сюда. По вашим словам, она умирает. Вполне возможно. Мы отведем ее в дом Святой Ады Перкинс. Там меня наполнит сила Господня. Я вылечу вашу подругу от снедающего ее недуга. И это станет первым научно зафиксированным излечением Третьего Шема, тщательно задокументированным, чтобы мир убедился в истинности произошедшего. После этого ваша подруга отдаст нам свою яйцеклетку, как мы и задумали еще двадцать лет назад. Это совершенно безобидная процедура, она не причинит ни малейшего неудобства. После этого вы с ней отправитесь, куда вам будет угодно. Даю вам слово!
Сердце мое упало. Я сам себя загнал в ловушку. Один лишь взгляд на Эрику, и даже четырехлетнему младенцу станет понятно, что она просто в превосходном состоянии. Поэтому она ни в коем случае не должна появляться в Лечебнице даже ради моего спасения.
Может, признаться Шему, что мои россказни о состоянии Эрики — просто маленькая шутка? Но стоило мне взглянуть на него, как я понял, насколько это нереально, если я хочу прожить еще хотя бы несколько минут.
— Ну, — протянул я, — в принципе, это довольно неплохое предложение. А не могу ли я… не могу ли я… обдумать его? Ведь я… я… — я беспомощно пожал плечами.
Преподобный Шем, чьи ноздри уже яростно раздувались, наградил меня яростным взглядом, а потом бросил взгляд на часы.
— Да, мистер Мэдиган, это, наверное, вполне возможно. У вас есть часы? Да, вижу, есть. Сейчас 10.32 утра. Большую часть сегодняшнего утра я провел в переговорах со всякими шишками из других Свободных Государств. Многие из них до сих пор так и не осознали, что в настоящее время западный Маунт-Дезерт находится под моим абсолютным контролем. И так будет до тех пор, пока мне это необходимо. Они говорили всякие умные вещи насчет эмбарго, санкций, вторжений и других, так называемых карательных мер. Я же решил произвести демонстрацию твердости своей воли и глубину убежденности в собственной правоте. Я собирался выбрать по одному туристу или паломнику из четырех наиболее агрессивно настроенных государств и публично повесить их завтра в полдень в случае, если их правительства не откажутся от своих планов, — он вскинул голову, будто прикидывая, как он будет их вешать. — Теперь же я понимаю, что с политической точки зрения это может быть… не самым, если можно так выразиться, выгодным решением. Ведь тех же самых целей можно добиться и куда более разумным способом, казнив гражданина какого-нибудь другого государства. И этим гражданином станете вы, мистер Мэдиган.
Преподобный Шем снова взглянул на часы.
— Короче, на принятие решения о согласии и начале его выполнения даю вам время до девяти часов завтрашнего утра. В случае вашего или вашей подруги отказа, вы будете повешены ровно в полдень на виселице, которую мои люди уже возводят на пирсе Уолдо порта Капитана Тертона, — он отвернулся, явно собираясь уходить. Потом снова повернулся ко мне и добавил: — Само собой разумеется, мы предоставим вам вес необходимое, чтобы вы могли вознести прощальные молитвы Господу.
Глава 31. Полет вслепую
Сидя в темноте, я время от времени негромко говорил, надеясь, что меня слышат Эрика, Яйцо, Поплавок и Невидимка, но в основном разбирался в собственных мыслях. Их появилось очень, очень много. Старый док Джонсон оказался абсолютно прав: когда человек знает, что ему предстоит быть повешенным завтра в полдень, он начинает соображать удивительно быстро.
Взглянув на часы, я увидел, что уже почти три часа ночи. Я продолжал шептать в свой ошейник, делясь с Эрикой размышлениями о том, как бы я проник в клав, готовый защищаться при помощи ядерного оружия. И тут вдруг я понял, что больше не слышу собственного голоса. После довольно долгого периода растерянности я оправился настолько, что смог выкрикнуть: «Эй!». Я чувствовал, как напрягаются мои челюсти и рот — однако наружу не вырывалось ни звука.