— Кто ты?
— Гиата Биос.
— Я сейчас встану и пойду. Если я спросил о тебе, то совсем не для того, чтобы услышать еще раз твою фамилию.
— А что же ты хотел услышать?
— Собственно говоря, ничего не хотел… Но если я оказался у тебя дома, да еще таким странным образом, то, может, ты сама хотела что-то мне сказать?
Гиата снова лукаво улыбнулась.
— Зачем так торопиться? Хочешь кофе?
— Да…
— Вот это уже лучше. Кофе — напиток бодрости. А торопиться никогда не следует. К тому же у тебя такой прекрасный день сегодня. Легкий день. Сегодня ты можешь отдыхать душой и телом… Послушай, почему ты такой взвинченный?
Гиата говорила неторопливо, спокойно, доверительно.
— Чем ты испуган? Ведь ничего особенного не произошло… И тебе не пристало смущаться в присутствии молодой… очень молодой женщины.
Сухов прикрыл веки.
— Разве мое состояние вызвано присутствием молодой женщины? Кстати, почему ты подчеркиваешь, что «очень молодой» женщины?
— Ну… Галантного кавалера, как вижу, из тебя не получится, но не отчаивайся. Не будем распространяться о наших годах. Ладно? Серафимчик! — Дверь в комнату почти сразу же открылась. — Принеси нам кофе и немного коньячку.
— Любите кофе с коньяком? — спросил Сухов.
Люблю. Все люблю, что существует на этом свете. На то оно все и существует. Не так ли?
— Все?
— Да. Именно все. Я рада, что ты как раз на этом слове заострил внимание. Мне отрадно, что ты способен так тонко чувствовать.
В это время вошел Серафим с небольшим подносом в руках. Он лукаво подмигнул Сухову, поставил поднос на стол.
— Завтра пойдем гулять? — Мальчик хитро смотрел на него. — Слышишь, Сухов?
Антон промолчал, даже не глянул в его сторону.
— Молчание — знак согласия. Итак, до завтра. Хотя мы и сегодня еще увидимся. Ведь ты не торопишься домой?
Серафим вышел, прикрыв за собой дверь.
— Милое создание! Не правда ли? — спросила Гиата, закинув рукой прядь золотистых волос за спину.
— Да… У тебя интересный сын…
— Сын? — рассмеялась Гиата.
— Разве не сын?
— Сразу десять сынов, в нем одном… Прекрасный кофе. Молодец Серафим. Он с каждым днем становится все умнее. Антон, а тебе не хотелось бы иметь такого же умницу сына?
Сухову стало совсем плохо, он убедился, что находится в обществе психически больного человека. Пока он смотрел с обреченным видом на письменный стол, реторты и прочее, Гиата будто непроизвольным движением поправила платье, оголив колени.
— Кажется, ты знаешь им цену, — довольно зло заметил Антон.
— Чему я знаю цену? — улыбнулась женщина.
— Цену своим коленям.
— По крайней мере, мне кажется, что они у меня вполне приличны. Разве не так? Но почему мы начали говорить о моих коленях?
Сухов понял свой проигрыш: мог и не обратить внимания на это якобы невольное движение. Но сработала врожденная непосредственность, которая прежде никогда Антону не изменяла. Он успокоил себя, мол, все к лучшему, главное — всегда оставаться самим собой.
— Послушай, Гиата, ты, должно быть, плохо читаешь мои мысли…
— Ошибаешься, Антон, именно таким я тебя и люблю.
Это «люблю» прозвучало для Сухова точно выстрел. Он решил немедленно уйти, оставив эту психопатку со всеми ее ретортами, осциллографами, серафимами… Но, сам не зная почему, он улыбнулся и спросил:
— Любовь с первого взгляда?
— Думаю, не следует считать мои взгляды, Антон. Мы можем сбиться со счета.
— Ты опять имеешь в виду, что наша встреча не случайна?
— А разве в этом мире есть что-либо случайное? Буквально все от чего-нибудь зависит, чему-то подчиняется. Законы природы: физики, биологии, физиологии… Понимаешь?
— Яснее некуда.
— Вот и наша сегодняшняя встреча тоже кем-то запрограммирована.
— Тобой запрограммирована?
Гиата удовлетворенно улыбнулась, прищурившись. Сухов почувствовал, что его охватывает неодолимое желание грубо отругать эту самодовольную, не в своем уме красавицу…
— Антон! — вдруг окликнула его Гиата, и с ее лица мигом исчезла маска приветливости. — Ты ведешь себя как мальчишка! Если тебе кажется, что я легкомысленно болтаю с тобой, то ошибаешься. Я жду, когда же ты, наконец, придешь в себя, успокоишься. Ты сидишь взвинченный, злой… Откровенно говоря, я немного разочарована. Не вижу в твоем взгляде настоящего интереса. Почему ты не пьешь кофе? — Последние слова прозвучали почти как приказ.
Антон смотрел на Гиату с нескрываемым раздражением и неприязнью.
— А чем, по-твоему, я должен заинтересоваться? Причудами моего появления здесь? Так поверь, я очень удивлен и заинтригован всем сегодняшним, но если ты ждешь, что…
— Кофе остынет, — произнесла Гиата вновь кротко и миролюбиво. — Хочешь, я включу музыку? Что ты любишь?
— Ничего.
— Тебе плохо со мной? — спросила Гиата тихо, с интимной грустью, словно знакомы они уже много лет. — Хандришь… Ты не в духе. Я — причина твоего раздражения, Антон? Ты только скажи, какою хочешь видеть меня, и я стану такой… Скажи, что во мне тебе не нравится, и я постараюсь исправиться. Ты пойми меня, Антон… Я капризная, взбалмошная особа, и знаю это, но я прежде всего человек и ничего не могу поделать с человеческими недостатками.
— Ты давно была у психиатра?
— Спасибо за откровенность. Но психиатр мне не нужен. И вспомника, Антон, припомни, не сам ли ты пришел ко мне, я не звала тебя, не приглашала, но, видимо, кто-то свыше предопределил нашу встречу, какой-то мудрый случай…
— Рассчитанный тобою.
— Смешной ты, Антон. Оказывается, совсем не понимаешь шуток. Просто я пошутила, разговаривая с тобой. А что я могу рассчитать? Я обыкновенная женщина… Ну, не совсем ординарная, но… Кого теперь удивишь умом, способностью мыслить… А нашим знакомством мы обязаны моему Серафиму, он у меня большой шутник, а я и не возбраняю ему шутить… Веселее жить… Я обыкновенная, одинокая женщина, Антон…
Сухов с тоской вспомнил о жене, о детях. С радостью подумал о завтрашнем дне. Рабочий день. В который уже раз захотелось встать и пойти домой. Но неведомая сила удержала его.
4
Я против любой экспансии: научной, военной, литературной…
Жизнь прекрасна простотой своих сложностей, гармонией, таинственностью неведомого, еще не открытого и не разгаданного. И не нужно торопиться. Человечеству дано великое благо — каждому по колению заново открывать для себя мир, который якобы несовершенно устроен, но не это ли несовершенство и таит в себе привлекательность, возможность открытий, ибо вполне совершенна только смерть.
Антон Сухов выбежал на магистраль и остановил геликомобиль. Было далеко за полночь. День, который обещал стать таким приятным, почти идиллическим, и превратившийся внезапно в свою противоположность, наконец закончился. Сухов сидел в кабине машины совершенно опустошенный. От избытка событий и впечатлений донышко душевного сосуда не выдержало, вытекло все: мысли, слова, желания, силы. Он попытался припомнить сегодняшнюю операцию, которая сейчас не казалась такой удачной, как утром. Уверенности в том, что с больным все хорошо, как не бывало.
«Следовало позвонить в клинику, спросить… Все нужное вылетело из головы при разговоре с этой сумасшедшей Гиатой. Сумасшедшей? Как бы не так…»
«Вероника, безусловно, спит уже. И дети спят. После операции, когда я уходил домой, больной дышал самостоятельно. К тому же ночью дежурит опытная бригада…»
Антон старался думать о чем угодно, только бы не вспоминать про Гиату. Но, вопреки здравому смыслу, он ощущал ее присутствие и в кабине машины.
Хотелось спать, но в утомленном теле преобладало нездоровое возбуждение. Антон закрыл глаза и дремал, как частенько дремал на ночных дежурствах — сторожко, не теряя способности все слышать, чувствовать. Нередко спал так и дома, не раздеваясь, в кресле возле стола. Такой сон для него привычен. И лишь иногда, когда бывал переутомлен до крайности, как вот сейчас, ему требовалось полное расслабление, необходимо было провалиться на несколько часов в пропасть полного забытья.