О возвращении чумаков никто каменчанам не сообщал, но они всё же каким-то образом дознались об этом, и всё село вышло навстречу обозу.
— Здоровеньки булы!
— Добрый день вам!
— Со счастливым возвращением!
— Низкий поклон!
— Низкий земной!
— Атаману слава!
Возбуждённые возгласы, приветствия тонули в радостном гомоне большой людской толпы.
Особенное внимание всех каменчан привлекал в обозе передний, доверху нагруженный всяким добром воз атамана, на котором поверх полосатой ряднины лежали на виду большие серебристые рыбины, огромные куски соли, бочоночки и бутыли с винами, заморские сушёные фрукты — образцы того, что привезли сюда чумаки. По всему этому добру, умышленно небрежно разложенному, независимо и гордо, закатывая глаза, расхаживал огненно-цветистый петух — «будило».
Атаман Мартын, держа в одной руке над головою почерневшую соломенную шляпу, а в другой — длинное кнутовище, шёл впереди. Хотя ему немного нездоровилось — где-то простудился и донимала пронизывающая боль в пояснице, — старик старался ступать ровно, здоровался со встречными и всё время наблюдал за своими подопечными: всё ли у них в порядке, ведут ли они себя так, как следует вести путешественникам-рыцарям? Но чумаки помнили наказ атамана — шли бодро, уверенно.
У каждого из них в эти минуты разрывалось от радости сердце. Чумакам хотелось скорее кинуться в объятия родных, знакомых, которые были рядом. Однако поездка ещё не окончена, волы ещё в ярмах. И поэтому к голосам, выкрикам приветствия всё время присоединялось нарочито высокое: «Цоб! Цобе!.. Цоб!.. Цобе!..» — и старательное посвистывание да звонкое пощёлкивание кнутов.
Обоз продвигался теперь быстро. Между возов гурьбою, перегоняя друг друга, бежали дети и, как взрослые, радостно кричали:
— Здоровеньки булы!
— Со счастливым возвращением!
Атаман угощал малышей рыбой, бубликами, изюмом, всякой сладкой сушкою, специально купленной для детей на Дону.
— Берите. Это от зайца! — говорил расчувствовавшийся Мартын.
И не беда, что подарки пахли вяленой солёной рыбой и другими нездешними запахами. Они всё равно были желанные и казались детям очень дорогими, ведь их привезли из далёкого края, с полевых просторов, и им верилось, что гостинцы действительно от того пушистого, очень симпатичного, быстроногого зверька — зайца. Получив подарки, ребятишки спешили к своим матерям: показать, похвалиться, а на их место уже подбегали другие детишки. И так, пока не были одарены все мальчишки, у кого ещё штаны на помочах, и девчонки с ещё не заплетёнными косичками.
Около широко раскрытых ворот стоял Саливон, напыженный, самодовольный. Возы проезжали мимо него. Наймиты-чумаки здоровались с хозяином. Саливон небрежно, наспех отвечал им и внимательно, жадно присматривался к обозу, пытаясь охватить взглядом всё. Ему не терпелось узнать, что там, под ряднинами. Наконец он не выдержал, перестал наблюдать, торопливо прошёл вдоль обоза, пересчитал возы и начал покрикивать, чтобы чумаки поторапливались.
Мажары подкатывали под амбары, навесы. Волов выпрягали и отгоняли в загоны, а возы чумаки незамедлительно разгружали. Какую-то часть соли и рыбы бросали в лохани и ящики. Остальное же Кислий завтра или послезавтра прикажет отвезти на ближние и далёкие базары в Харьков, Полтаву или продаст здесь соседним богачам, которые часто наведываются к нему за товаром.
В тот же день Мартын Цеповяз отчитывался перед Саливоном о своей поездке. На длинном тонком шнурке, который он бережно хранил всю дорогу, было вывязано множество больших и малых, простых и хитромудрых узелков. Каждый из них имел своё особое значение счёта, меры или количества, а то и качества товара. Перебирая пальцами узелки, Мартын безошибочно говорил хозяину, сколько было на мажарах и по какой цене продано: полотна, смолы, воска… Сколько закуплено на Дону и привезено: рыбы, соли, вина… Назывались бочки, мерки, четверики, рубли, гривенники и даже копейки.
Саливон допытывался о ценах, а когда атаман высыпал перед ним из сумки золото и серебро, спросил, все ли здесь выторгованные им деньги.
Мартын оторопел от удивления.
— Я всегда был честным человеком, — сказал он с достоинством.
— Может быть, — буркнул, насупившись, Саливон, — только чужое добро и честные любят раздавать.