— В кузне — видали. А горит ли он в пени? — спросил предусмотрительный Саломата.
— Пробовали уже. Горит, — заверил Кислий. — В моей винокурне пробовали.
— А будет ли он дешевле дров? — вёл своё тот же Саломата.
— Если вывозить большими мажарами, то будет даже дешевле древесного угля, — сообщил Саливон. — А добираться туда не так уж и далеко… И лежит ничей. Бери сколько хочешь.
— Надо же, ничей! Бери и вези? — удивлялся Чуб. — Это, наверное, потому, что мало кто знает о нём.
— Довольно того, что знаем мы. И упустить его не должны! — решительно заявил Кислий. — Поэтому я и позвал вас.
— Да, если такое дело, то зевка, разумеется, давать нельзя, — согласился Саломата. — А всё-таки давайте подумаем, какая нам будет от этого польза.
Кислий снова стал убеждать, что такое чумакование очень выгодно, вот только набрать надо в дорогу побольше мажар.
Начали подсчитывать: набралось тридцать возов.
— Маловато, — вздохнул Саливон. — Нам ещё бы десятка два-три наскрести и чтоб мажары были большие.
Всё можно было бы решить, конечно, очень просто — привлечь к участию в новом обозе чумаков-камеичан, как это делалось раньше. Но Кислий не хотел общаться с беднотой.
Посоветовавшись ещё, решили: день-другой подумать, а потом сойтись и снова потолковать.
Не успели дуки выйти со двора, как приехали паны: сосед-помещик, молодой Казьо Пшепульский, со своим родственником, который при незнакомых называл себя, подчёркивая свою знатность, Йозеф-Януш Кульчицкий. Молодые люди подъехали к дому, слезли с лошадей, кинули поводья женщине, которая проходила поблизости, и начали подниматься на крыльцо. Саливон поспешил к гостям, едва успев выхватить из сундука и надеть праздничный жупан.
Чтобы всё было так, как Кислий видел у знатных панов, он ударил несколько раз в ладони, а потом крикнул:
— Гей, сюда!..
На вызов вошёл мальчик лет двенадцати-тринадцати, в белой с расшитыми оплечниками рубашке, в широких чёрных шароварах, подпоясанный зелёным поясам.
— Вина и мёду! — приказал Саливон.
— А где ж оно? — невозмутимо, с безразличием спросил мальчик.
— Пусть Одарка позаботится. Быстро! — крикнул Кислий.
Мальчонка, зевая, переступал с ноги на ногу и не уходил.
— Быстрее! — уже багровея, приказал Саливон.
— Так тётки Одарки нет в хате, они в куря шике. Курен щупают… — начал было мальчик, но Кислий не дал ему договорить.
— Прочь отсюда! — загремел он. — Господа, очень извиняюсь, — обратился Саливон мягко к гостям, — придётся выйти, дать приказание.
Уже в сенях, на ходу Кислий отпустил мальчику оплеуху, метнулся к погребу, налил в кувшины несколько жбанов вина и мёду и всё это отнёс на кухню и поставил на поднос. Когда вернулся в гостиную, снова захлопал в ладоши.
— Вина и мёду! — проговорил Саливои твёрдо и небрежно, пытаясь быть спокойным и в то же время изображая из себя важного господина.
Мальчик нёс поднос неумело. Налитое в кувшины доверху вино переливалось через край, стекало на руки, на рубашку. Увидев это, Саливон от злости изменился даже в лице, он готов был уже ястребом кинуться на мальчишку, но в этот момент вдруг услышал:
— Пан Кислинский!..
Саливон застыл, прислушиваясь, лицо его расплылось в радостной улыбке, — это ж подтверждение того, к чему он стремится, что даже снится ему во сне; да, подтверждение того, что он не какой-то казак или гречкосей, а пан… пан Кислинский… Вот если бы ещё подтвердить это официальной бумагой, а там прибавилось бы и заветное, давно желанное — шляхтич, а может, и дворянин…
— У меня к вам, пан, небольшая просьба, прошу пятьсот злотых… Такой случай: у его светлости был банкет, чудесный банкет! — повысил голос Казьо и начал потирать довольно руки. — Но мне пошла не та карта… — Выгибаясь, кривляя тонкое, красивое, но очень бледное лицо, Казьо заходил по гостиной. — Пошла не та карта, а рубли и злотые ложились, сыпались и сыпались на стол…
— Казьо, милый, оставь! — проговорил Йозеф. — Оставь… — Йозеф уже успел осушить бокал вина, да и приехал подвыпивши. Постояв около окна, он повернулся, подошёл к столу, выпил ещё бокал, сдвинул в кучу трубки, пепельницы, перевёрнутые бокалы и уселся на свободном месте, задумчивый, с вытаращенными посоловевшими глазами.
Сообразив, чего хочет Казьо, Кислий уже не прислушивался особенно к тому, что он говорит. Просьба обеспокоила Саливона, и ему было над чем подумать. Кислий дорожил знакомством с Пшепульским. Несколько раз он уже бывал у него, вернее в имении его отца. В прошлом году купил у них по сходной цене два котла и кое-какое оборудование для своей винокурни. Бывал он и в доме помещика, но за стол там ему ещё не приходилось садиться. А его затаённым желанием было — попасть на пышный банкет, войти в панский круг. «Если вести дружбу со знатным панством, — размышлял Кислий, — легче будет выбиться в вельможи. Но пятьсот злотых… Где гарантия, что не на ветер? Да и самому сейчас, когда затевается снаряжение обоза в Дикое поле, нужны деньги. Как же быть?..»