Выбрать главу

— Я, друже, тоже теперь думаю — "как же это?.." — проговорил Гордей. — Нужно доискаться. А пока что молчи! Вечером, когда станем лагерем на ночёвку, дам знак: встретимся, поговорим, посоветуемся и, может быть, отгадаем эту загадку…

Ночью Гордей снова не мог уснуть. Ему всё не давал покоя подслушанный случайно разговор двух предателей. "У наших потерь немного…" Что кроется за этими словами "у наших"? Может, к чумацкому обозу причастен не только Саливон, а и ещё кто-то. Но кто же именно? И кто помог им, этим неизвестным, тайно пролезть в обоз? Наверное, те же Гунька и Гулый. Но как?.. "Да-а, — вздохнул Гордей, — живёшь вот так с людьми и не знаешь, кто рядом с тобой. А должен бы знать. Выходит, не все здесь однодумцы, не все в одну дудку играют, не все за одно дело ратуют. Вот хотя бы и Карп Гунька. Вроде непоказной, тихий человек, бедный хозяин, чумакует одной парой. Казалось бы, должен держаться за таких, как он сам. Но нет! Переметнулся на сторону Кислия, снюхался с этим Гулым. А кто он, этот Гулый, в действительности? Выдаёт себя за понизовца, из Уманского куреня… Но что-то я не могу припомнить такого казака среди сечевого товарищества, а тем паче среди уманцев…" В это же время на Гордея наплывает неясное, затуманенное: будто бы где-то он видел, даже близко, такого рыжеголового с заострённым, похожим на хищную птицу, лицом…

Михаил Гулый и Максим Чопило появились в Каменке в те дни, когда чумаки сколачивали новый обоз. Они-то подали мысль: присоединить к каменчанским возам мажары из Запорожья. Головатый, а за ним и остальные чумаки охотно согласились: почему бы не пойти навстречу низовому товариществу. Кроме того, если обоз увеличится, безопаснее будет в дороге. И разумеется, никто тогда даже подумать не мог, что вместе с запорожскими мажарами в обоз могут влиться мажары Саливона и какого-нибудь ещё богача.

"Неужели обо всём этом знал и Максим Чопило? — спрашивал сам себя Головатый. — Но как проверить? Чопило остался на Дону по каким-то делам низового товарищества. Может быть, и можно было выведать кое-что у чумаков-понизовцев. Их здесь в обозе несколько десятков. А кого ж именно из них спросить? Разве что Свирида?.. Через двое суток, в воскресенье, возы из Запорожья должны повернуть к себе на юг, а остальные — двигаться до села Каменки. Обоз разделится. Вот тогда-то, — решил Гордей, — земляной уголь с Кислиевых мажар надо тоже разделить: половину отдать запорожцам, а другую половину — каменчанам. Да, надо, сделать всё возможное, чтобы руки Саливона не дотянулись до горючего камня…"

Гордей понимал: чтобы осуществить задуманные планы, ему нужно всё время иметь рядом своих, надёжных людей. И он начал осторожно, потихоньку подтягивать к своему переднему возу мажары каменчан. Первыми присоединились Савка и Данило. Гордей договорился с ними, что в час раздела обоза оба они будут вооружены и возьмут под наблюдение Михаила и Карпа, чтоб те не оказали сопротивления.

…Гулый и Гунька, конечно, не знали, что затевает Гордей. Но они догадывались: их раскрыли. Значит, надо действовать, и действовать решительно и немедленно.

В эту предпоследнюю перед расставанием каменчан и запорожцев ночь в лагере всё было как обычно: чумаки спокойно отдыхали, караульные по очереди несли дозор. Ночь была прохладной. Но под тулупами и ряднами — уютно, тепло. Согревали чумаков и мысли о близком конце дороги. О встрече с родными, знакомыми…

На рассвете, проверив часовых, Гордей возвращался к своему возу. Шёл спокойно, неторопливым шагом. По привычке присматривался ко всему, прислушивался к каждому шороху и всё же лежащих в траве у дороги Гулого и Гуньку не заметил. Когда Гордей миновал их, они быстро поднялись, подскочили к нему сзади, зажали рот, накинули на голову мешок и куда-то потащили с собой.

Шли долго. Наконец остановились над глубоким оврагом. Гулый связал намоченной в воде верёвкой ноги Гордею и снял с него мешок.

— Здравия желаю, Зайда Головатый! — нагло и иронично произнёс он. — Извини, что проводили тебя сюда и спеленали. Видим: принюхиваешься, собираешь своих. Наверное, что-то замышляешь, сукин сын! Ничего, — скривил он в ухмылке губы, — теперь полежишь, отдохнёшь и, может быть, ума наберёшься… А узлы наши, знай, тугие. Развяжешь их только дня через два-три, когда подсохнут, если, конечно, до этого серые волки не разнесут твои косточки… Нужно было бы для утешения оставить тебе немного еды и водки. Но каши не наварили, а водка вся с приправою досталась твоему любимому Семёну. Там, на Дону…