Лукаш открыл глаза. Посмотрел вокруг. «Странно. Так скоро ночь кончилась, — удивился он. — И утренняя заря почему-то поднимается не там, где ей должно быть. Что-то невероятное…»
— Эй, люди! Эй, вставайте!.. — истошно закричал вдруг Лукаш, поспешно выползая из-под воза.
Неподалёку пылал какой-то необычайный, с синеватыми языками-каймами, огонь.
— Что было, то сплыло… — как бы самому себе, задумавшись, проговорил Головатый. — А может, ещё доведётся где-нибудь погарцевать? Может быть, кто знает. А пока что…
— Как это? — удивился Савка.
— А так, — глухо сказал Гордей. — Около возов, да ещё чужих, не погарцуешь. Да и ты, казаче, недалеко ушёл от того, что на побегушках. Имеешь одну пару волов, которую мать с горем пополам держит, а присматриваешь в обозе ещё за двумя парами чужих.
— Так разве только я присматриваю, — не понимая до конца, о чём идёт речь, сказал Савка.
— Нет, конечно. Другие тоже. Такие же горемыки. Карп, Иван, Семён, Лукаш… У них, так же как и у тебя, по паре волов и по одному возу, а управляются каждый около трёх, а то и четырёх чужих…
— А ватаг Мартын? — спросил Савка.
— Да и Мартын Цеповяз не ушёл далеко. Такой же горемыка и дурень, как я, как ты, — ответил насмешливо Головатый. — Водит степями чужие обозы — набивает чужие карманы и ждёт, что капнет ему с чужих, хозяйских рук. А оно, бывает, дадут из милости какой грош, а то и дулю. Бери этот грош, да ещё и благодари, а то надают по шее. Вот так. И сейчас: везём рыбу, соль, товар… А кому? В глотку Саливону — сто болячек ему в бок!
— Кислию! — вскрикнул Савка, представляя большую, огороженную дубовым частоколом усадьбу, добротную, на каменном фундаменте хату, амбары, овины; да и самого хозяина — чванливого, спесивого Саливона, пожилого уже холостяка. На людях Кислий любит рисоваться, ходит на барский манер в кунтуше, выезжает на ретивом коне, да ещё в окружении своих наймитов, которых называет гайдуками.
— Да, Кислию, — подтвердил Гордей. — Цепкий, когтистый, чертяка. Попадёшься — не вырвешься… А впрочем, как кто — иногда и вырываются. Вот так. Плоховаты мы стали. Плоховаты! — в сердцах проговорил Головатый. — А если бы высекли искры…
— Из хорошего кремня, — добавил Савка.
— Из горячего сердца, друже, из горячего… — сказал с нажимом Гордей и замолчал.
Из лагеря в это время донеслись тревожные выкрики.
Над возами пламенело зарево.
Савка и Гордей поспешили к обозу.
Около полыхающих чёрных камней стояли крайне удивлённые чумаки. Некоторые из них крестились. Да и было чему удивляться. Вчера вечером, после ужина, когда с костра сняли котлы, каменную печь развалили полностью и, как это делали обычно, залили водой. Да наверное, остался жарок. Вот камни, на удивление всем, и разгорелись, взялись огнём. Дым стелился вонючий, едкий, не такой, как от тлеющего дерева или кизяка. Да и пламя было какое-то необычное — желтовато-синеватое, жаркое, слепящее.
Камни поливали водою, но пламя от этого разгоралось ещё сильнее. Чумаки были просто поражены: ведь такого никто из них никогда не видел и никто никогда об этом не слышал.
— Это, наверное, твёрдая смола какая-то.
— Нет, смолою вроде не пахнет.
— Да камень это!
— Но ведь камень не бывает такой крохкий.
— И не горит.
Чумаки брали в руки чёрные блестящие хрящеватые куски, продолговатые осколки, рассматривали их, растирали в пальцах.
— Что-то чёрное и маслянистое, как сажа.
— Как уголь.
— Так, может, это уголь?
— Из дерева.
— Но где ж оно, это дерево, здесь, б степи?..
— А и правда, откуда же оно взялось?.. — гадали удивлённые чумаки.
— Такой камень мы видели и в кузнице Данилы, — заявил Лукаш.
— Горит, раскаляет железо, — подтвердил Савка. — Да, точно такой, как в том обрыве.
— А может, возьмём на пробу?
— Надо бы…
— А кузнец Лаврин проверит.
— Давайте берите, — распорядился атаман.
— Пусть Савка с кем-нибудь мотнётся.
— Да, Савка знает, где его брать.
— Но много не набирайте, — предостерёг Мартын, — не перегружайте возов; берите только на пробу.
Обоз снялся с места, когда сгорел весь дотла чёрный камень. Золу залили водой, а для надёжности присыпали ещё землёй и затоптали ногами.
Возы, словно цепляясь друг за друга, выезжали на дорогу. Обоз вытягивался, выравнивался и постепенно, но беспрерывно двигался, будто разрезал пополам густой зелёный ковёр. Пахло рыбой, дёгтем. Лёгкий ветерок относил прочь эти запахи и пронизывал чумаков ранней прохладой, пьянил их степным душистым разноцветьем и придавал им бодрости.