— Купил на проводы: мол, выпьем по-семейному. А ты и в рот не хочешь брат. Эх, Яшка, Яшка! Надеялся я на тебя, как на каменную гору, а выходит ты… тройку носишь, даже картуз не казацкий. Чуб даже… — он не договорил и понес четверть в горницу.
Яшка стоял у двери, опустив голову и гладя рукой по черной кашемировой своей фуражке. Настроение у него было и без того подавленное. Ему хотелось уединиться, еще раз обдумать свои планы и тогда уже поговорить с отцом окончательно. До призыва оставались считанные дни, надо было торопиться. Быть может, придется ехать в Новочеркасск к Оксане, если отец не согласится хлопотать об освобождении от военной службы. А он вот тянет за душу одними и теми же вопросами. Что ему отвечать? Ведь Яшка днем ясно сказал отцу, что не хочет итти на военную службу и просит его помочь откупиться, что он смотрит на жизнь своими глазами и устраивать ее будет по-своему. О чем же еще говорить, если отец не согласен с ним?
— Мы с вами, батя, не сговоримся. Сегодняшний день меня убедил в этом окончательно.
— День днем, а это вечер. В чем же мы с тобой должны сговориться? От службы хочешь увильнуть? — хмуро, но примирительным тоном спросил Нефед Мироныч и сел на табурет, прислонясь спиной к печке.
— Да.
— И чтобы отцы сынам не перечили?
— Да.
— И что б я брал в зятья всякую шантрапу?
— Не вы. Чтоб Аленка сама выбирала. Ей жить, а не вам.
— Так, так. Умные советы образо-о-ованного сына, — насмешливо протянул Нефед Мироныч. — Казацкие речи слышу, нечего сказать. И это говорит молодой Загорулька! — многозначительно поднял он палец и раздраженно загудел: — Страмотницкая душа! Может, отец должен за тебя спину гнуть, унижаться перед всякими, деньги давать, чтобы сына освободили от его святого долга, от службы?
Яшка надел фуражку, намереваясь оборвать этот бесполезный разговор, но задержался на минуту, посмотрел отцу в лицо острым взглядом и заявил:
— Вас исправит только могила, батя. Вы никогда не поймете меня, никогда не согласитесь со мной, а я тоже с вами не соглашусь. Скажите прямо: можете вы устроить опять так, чтобы меня не взяли?
Нефед Мироныч крепился. Он молча прошелся по комнате, заложив руки назад.
— Можете дать мне до отдела пять тысяч рублей? — продолжал Яшка, на всякий случай следя за ним, чтобы не ударил.
— Сколько?
— Пять тысяч рублей. Останусь — через два года верну вам десять тысяч… пятнадцать тысяч, если на то пошло! Дайте только мою долю.
Нефед Мироныч захохотал, подбоченившись, и весело прошелся по комнате.
— Из моего же добра — и мне тысячи. Ха-ха-ха! Я ему выделю пять тысяч, а он вернет — слышь, мать? — обернулся он к сидевшей на лавке Дарье Ивановне, — целых десять тысяч. А на другой день… Ох, уморил! — смеялся он, присаживаясь на кровать. — А на другой день к отцу прибежит: дайте, мол, еще, батя!
Яшка высокомерно тряхнул головой, натянул на лоб фуражку и гордо выпрямился, глаза его засверкали, и Нефед Мироныч не мог удержаться от похвалы. «Офицер! Генерал настоящий!» — подумал он.
— Я с вами не для смеха говорю, отец, — по-чужому строго сказал Яшка. — Пять тысяч, что вы дадите мне, останутся у меня, но я сделаю им такой приплод, что они через три года приведут мне не пять, а двадцать тысяч. Тридцать, если хотите знать! Дайте мне ваши двадцать тысяч, что без дела лежат в банке, и я на ваших глазах через два-три года сделаю из них двести! У вас же они приносят в год сотни дырявых рублей. Эх, вы, старый Загорулька! — усмехнулся он и, цокнув щеколдой, вышел.
Тут уж Нефеду Миронычу было не до смеха. Он нетерпеливо заерзал на перине, замигал глазами, обернулся к жене, как бы проверяя, не спит ли он.
— «Дырявые сотни». Пять тысяч, двадцать тысяч, двести тысяч… — повторил он слова Яшки. — Постой, как же это — двести тысяч? Откуда, каким родом? Нет, или он сумасшедший, или я дурак.
Он вскочил с кровати и закружил по комнате, босой, в длинной рубахе, выпущеной из-под жилета.
— Двести тысяч! Двести ты-ы-сяч! Шутка? Да это ж мир можно купить с потрохами!
На печке закипел чайник, брызгая на раскаленную плиту. В комнате запахло сырой глиной, паром. Дарья Ивановна отставила чайник в сторону, спросила:
— Сейчас запарить отруби, Мироныч?
— Отвяжись с отрубями своими!
— Ты ж сам велел, житных, еще сказал.
— Да пропади они пропадом, житные, пшеничные и какие там еще! — рассердился Нефед Мироныч.
Бросив взгляд на дверь, где только что стоял Яшка, он опросил: