— Ты слыхала?
Дарья Ивановна насыпала отрубей в макитру.
— Ничего я не слыхала, а отрубей я все одно запарю.
— Ой, боже ж наш милосердный, — обхватил Нефед Мироныч голову и сел на кровать, — и на что ты сотворил эту породу дурную, непонятливую? Она не слыхала!
— Про двести тысяч слышала, не позакладывало, — невозмутимо ответила Дарья Ивановна.
— A-а, слышала? Но ты их в руках не держала, тысячи эти, и ты ничего не понимаешь! Двести тысяч — за три года. А? А я в хороший год две тысячи беру. Господи, да что ж это делается? Нет, брешет, улестить хочет. Обманет, истинный бог, обманет! Он хитрый, хитрый паршивец.
— Яшка не обманет, Мироныч!
— Не обманет? — как на пружинах, обернулся Нефед Мироныч в сторону Дарьи Ивановны и, помолчав немного, заговорил более спокойно, задумчиво, как бы рассуждая с собой: — Да-a. В таких делах отца не обманывают. Я знаю, об чем он толкует. И он это сделает. В жилу вытянется, а на своем настоит! Отмер на ветряке — настоял? Настоял. В лавке на свое повернул? Повернул. Косарей объегорил? Объегорил. Батька бил, сукин сын, а уж все другое непременно сделает. Этот заставит не токмо сотни бежать к нему во двор. Сами камни перед ним затанцуют вприсядку и обернутся в золото. Вот он какой, мой сын! — поднял он палец кверху и слегка ударил себя ладонью по голове. — А я… Эх, дурак старый! Пятиалтынный на целковый наживал и благодарил бога: «счастье». Ха! Какое это счастье?
Дарья Ивановна мало поняла, но почувствовала, что сейчас как нельзя лучше можно уговорить Нефеда Мироныча сделать так, чтобы Яшка остался дома, и не замедлила этим воспользоваться.
— Да, ему на службу, считай, через неделю надо! Может, на самом деле, отец…
Нефед Мироныч не дослушал ее.
— К дьяволу службу! Дураки нехай идут, у каких вилки капусты на плечах, а не головы. — Он подошел к Дарье Ивановне, расставив босые ноги, негромко сказал: — А наш сын не пойдет на службу. Слышишь? Это я говорю. Ни перед чем не стану, а откуплю такого сына!
— Не пойдет? Взаправду? А как же ты это сделаешь, Мироныч?
— Как? — Нефед Мироныч так же, как Яшка за несколько минут перед этим, гордо выпрямился: — Старый Загорулька купит всех! За тысячу… за пять тысяч! Но зато новый Загорулька будет покупать их за гривенник, и за это не только за версту картузы с белыми кокардами будут ломать перед ним; они деньгу в его кошель начнут поставлять и на часах возле него стоять будут! Это я тебе говорю, старый Загорулька! — высокомерно произнес он, слегка ударив кулаком себя в грудь. — Зови сюда Яшку!
Алена помогала бабке делать основу для пряжи. Сидя за новой прялкой, она то и дело придерживала колесо, тревожно ловила малейший шорох во дворе, ожидая, что вот-вот чуланная дверь на крыльце гулко распахнется, и из нее с воплями выбежит мать. Но на крыльце никто не показывался, в окне дома попрежнему мирно светился огонек, и лишь блеяние какой-то овцы в отарнике да сонливый лай волкодава нарушали тишину ночи. И снова она томительно вздохнула: «Уйдет он — тогда конец! Господи, хоть бы все хорошо обошлось!» В ее сердце все еще теплилась искра надежды на то, что Яшка останется дома.
У каганца, возле стола, шатаясь, пряла маленькая, высушенная, как гриб, старая Загорульчиха. Почерневшая от времени ее девичья прялка, казалось, вот-вот рассыплется: она тоже шаталась, скрипела в каждом соединении, и от одного древнего вида ее становилось тоскливо на душе.
Алена наблюдала, как проворно бабка выдергивала из кудели тончайшие волоски шерсти, как, слегка прищурясь, во-время замечала узелок на нити и убирала его, крутила нить двумя желтыми, словно воск, тонкими пальцами, часто поплевывая на них, и дивилась: прожила бабка три четверти века, а работает с ловкостью девушки, да еще на такой прялке, где почти все части перевязаны суровьем и ржавой проволокой.
— Бабушка, да вы б ее хоть смазали, а то вам тяжело. Давайте, я смажу.
Бабка остановилась передохнуть, поднесла нить ближе к каганцу и сказала:
— Я надысь мазала ее, а она опять скрипит. Так и сала не напасешься.
Алена все же стала смазывать прялку и шутливо заметила:
— Да ее, бабушка, на полати давно закинуть надо, а вы все мучите.
Бабка обиженно возразила:
— Богатая какая объявилась. Она еще тебе в приданое сгодится. «Заки-нуть». Раскидаешься здорово, милушка! Наживи свою, а тогда хоть казни ее, твоя воля.
Алена умолкла, не желая сердить бабку, но та, растревожившись, уже не могла остановить поток своих упреков и наставлений:
— Все вы богатые теперь стали: то — на полати, другое — под стенки. А мы с дедом с прялки этой все хозяйство зачали и дурака отца твоего в люди вывели.