— Да я шутейно сказала, бабушка.
— «Шутейно». Знаем, как вы шутейно сказываете с Яшкой, — внезапно перевела бабка разговор, косо глянув на внучку. — Смотрите, как бы судьба над вами не подшутила.
Алена насторожилась. Поднявшись, она бегло глянула в сухое, морщинистое лицо бабки, на белеющие из-под чепца волосы и, ничего не ответив, села за свою прялку.
Заметив, что внучка нахмурилась, бабка некоторое время пряла молча, потом примирительно заговорила все тем же немного грубоватым голосом:
— Все мы такими были. Норовились, как молодые кобылы, морды от суженого воротили, а век прожили — дай бог каждому так: сыты, пьяны, и завсегда копейка была в кармане.
Алена глубоко вздохнула. Она знала, что бабка говорит неправду, что жизнь ее была вовсе не так хороша. Почему же она не осуждает ее, не жалеет о своих молодых годах? «Значит, так заведено», — подумала Алена и сочувственно сказала:
— Эх, бабушка, бабушка! Не так говорите вы, как сердце велит. Сладкая, видать, жизнь ваша была, раз дедушку чужие люди под стенкой нашли, а вы и в могилу, должно, с прялкой уйдете. Вы ж сами говорили маме, что никогда дедушку не любили, проклинали его и даже в монастырь хотели уйти. А мне советуете жить, как жили сами. Какая у вас радость была в жизни? Никакой у вас не было радости.
Бабка не проронила ни единого слова. Только нить в руках ее все чаще путалась, да быстрее вращалась катушка, бегая по металлическому стержню и глухо урча.
Опять заскрипела прялка, часто, отрывисто, будто всхлипывая, и было в этом звуке что-то похожее на жалобный человеческий голос.
Через пять дней Нефед Мироныч привез бумагу от окружного атамана, в которой было сказано, что казак Яков Загорулькин освобожден от военной службы по состоянию здоровья.
Яшка обсудил с отцом денежные дела, и Нефед Мироныч не стал таить: в банке у него было тридцать тысяч рублей да десять в сундуке. Яшка попросил у него пока тысячу рублей и стал собираться в Александровск к купцам, с которыми он намеревался начать свое дело.
— Может, вдвоем съездить? Купцы — народ ушлый, надо ухо востро держать, — с готовностью предложил Нефед Мироныч свои услуги, но Яшка отказался от помощи и попросил только дать ему несколько адресов.
Алене Яшка сказал:
— Собирайся. Мне советчицей будешь в покупках.
Нефед Мироныч промолчал.
Игнат Сысоич и Марья обсуждали, что им делать и как жить дальше. Нежданный подарок Яшки вначале обрадовал их, но Игнат Сысоич передал свой разговор с Яшкой об Оксане, и все стало понятным.
— Про пожар ничего не говорил? — настороженно спросила Марья. — Я слыхала от баб, что добра погорело тысячи на две.
— А чего ему со мной про то говорить? Не пойманый — не вор. Так и это дело. И черт-те что он за парень, никак не пойму. Ты б слышала, как он о Нефеде да об Аленке с Левкой гутарил. Не поверишь! — И Игнат Сысоич рассказал, что говорил ему Яшка.
— Ох, сдается мне, этот Яшка наделает нам дела, Сысоич, — с беспокойством проговорила Марья. — Ты думаешь, он даром такую деньгу отвалил?
— Ну, давай я отнесу Нефеду. А то и на самом деле как бы они за шкуру не зашли, целковые его.
Долго обсуждали они, как быть, и все же решили оставить Яшкины деньги и пустить их в дело, чтобы не растратить по пустякам. А дело им нашлось быстро. Игнат Сысоич, потерявший веру в самого себя, а не только в других, не особенно большую надежду возлагал на Егора и его землю. Мало ли что может обещать человек, когда у него такое горе? А если и впрямь даст земли, то много ли можно посеять на трех десятинах, чтобы быть сытым и обутым-одетым! И он решил вложить Яшкины деньги в сапожное дело.
На другой день Игнат Сысоич поехал в станицу на базар, прикупил необходимого чеботарного инструмента к имевшемуся старому, раздобыл кожи и с увлечением принялся за прежнее, сапожное ремесло.
Глава пятая
Леон постепенно стал привыкать к новой своей жизни и забывать о хуторе. Пристрастившись к книжкам, он много читал, расспрашивал у Чургина о непонятном, и жизнь его потекла по-новому. И шахтеров он уже не считал последними людьми на свете и не чуждался их, а с дядей Василем у него завязалась такая дружба, что некоторые принимали его за сына старого крепильщика.
Целыми днями путешествуя с Леоном по штрекам и уступам, дядя Василь каждый раз находил для него что-нибудь новое, поучал, как в каком случае надо поступить, иногда припоминал какую-либо грустную историю, связанную с тем местом, где производились крепежные работы. И странно: начав о чем-нибудь, он никогда не доводил рассказ до конца, торопливо обрывал его, увлекая работой крепильщиков и незлобиво покрикивая на них. И было похоже, что он умышленно не договаривает, давая им самим осмыслить рассказанное.