Однажды дядя Василь рассказал о случае, когда сорвавшийся с верхних плит груженый вагончик настиг в уклоне шахтера и тому отрезало ногу. Леон мысленно представил себе несчастного, но дядя Василь тут же поспешил свести трагизм своего рассказа на нет.
— Ну, его, значится, ребята под руки берут: мол, помочь. А он в одну душу горланит: «Подай мой лапоть!» — и все тут. Это отрезанную-то ногу! Ну, что ты с ним будешь делать? Ребята думают: «На кой ляд тебе лапоть паршивый теперь?» А у него, оказывается, в лапте-то банк велся, золотой в онучах заделан был, пралич его расшиби насовсем.
И шахтеры смеялись.
— Ну и нашел? — спросил Леон.
— Чево? — непонимающе глянул на него дядя Василь, как будто и не он рассказывал.
— Да золотой?
— A-а. Где там? Шахтер кровью истек, а золотой побег к хозяину, — равнодушно ответил он и следом за этим пожурил Леона: — Чего ты режешь ее, такую худую? Поставим, а завтра народ придушит. Вон ту давай! — указал он на толстое бревно для штрековой стойки.
Так Леон и постигал работу. Днем ему рассказывал о ней дядя Василь, вечером — Чургин. Но Леон заметил: Чургин что-то особенно интересуется тем, как Леон понимает прочитанное в книгах. А однажды сказал:
— Вот что, брат: до сих пор ты читал романы по своему усмотрению. Это нужное дело, но этого мало. На тебе вот эту книгу, прочитай ее, а потом расскажешь, как ты ее понимаешь.
Лепи взял книгу и прочитал:
— «Войнич. Овод». Мне про оводов читать? Да я тебе и без книги расскажу про них, как они скотину мучают, — искренне сказал он, но Чургин настаивал на своем:
— Прочитай и расскажи. Срок — неделя. Осилишь?
Леон пожал плечами и ничего не ответил. На следующий день он пришел с работы угрюмый и заявил сестре:
— Больше я в шахту не полезу.
Варе не понравились слова Леона, и она решила поговорить с мужем; но едва Чургин возвратился с работы, как Леон сам обратился к нему:
— Переведи меня, Илюша, на другую работу, а то как бы я совсем не распрощался с могилой этой, с шахтой. — Он сидел на скамейке возле печки, насупив брови, чадя цыгаркой, и видно было, что он действительно недалек от исполнения своих слов.
Чургин посмотрел на него спокойными глазами:
— Рано ты, брат, прощаться собираешься.
Леону неловко стало за свою горячность, и он более спокойно сказал:
— Переведи меня на второй горизонт камеронщиком. Мне нравится работать возле машины.
— С этого бы и начал, — удовлетворенно сказал Чургин. — А крепильщика я из тебя и не думал делать. Я попросил дядю Василя заняться с тобой до поры, когда ты немного освоишься с шахтой. Вообще же ты будешь работать лебедчиком. Моя лебедка скоро начнет действовать.
Леон с радостью пошел на новое место. Чургин обстоятельно рассказал ему, как надо ухаживать за насосом, как он устроен, велел все это записать и поначалу сам наведывался к нему в камеронную раза два-три в день. И постепенно Леон освоился с новым делом. К этому времени работы на втором горизонте значительно продвинулись вперед. Управляющий шахтой инженер Стародуб точно выполнял свое обещание хозяину. Он часто сам спускался в шахту, то и дело вызывал Чургина и Петрухина, проверял ход работ, торопил. Но Чургин и без этого делал свое дело. В короткий срок был пройден квершлаг от первого горизонта, новый откаточный штрек, и зарубщики уже начали нарезать уступы. Быстро шло углубление ствола до второго горизонта, и лишь новый, второй ствол проходил медленно: песчаник уступал только динамиту.
Штейгер, каждый день выслушивая нелестные замечания Стародуба, обещал ускорить проходку ствола и сам с каждым днем свирепел все больше, вымещая злость на десятниках и рабочих.
Леон хорошо изучил второй горизонт. Ведя здесь с бригадой дяди Василя все крепежные работы, он знал тут каждый закоулок, привык ко всему и в камеронной обосновался, как у себя дома.
Камеронная, вырубленная в стене нового уклона, в двух саженях от первого откаточного штрека, была довольно просторна, кругом обшита вершковыми досками. Леон придал ей некоторый уют: в углу пристроил полочку, поставил на нее хуторское свое благословение — иконку Пантелеймона и подвесил перед ней чадящую черной гарью коптилку. Дядя Василь не понимал: то ли это сделано из религиозных чувств, то ли его ученик насмехается над святым угодником.