Недайвоз подмигнул товарищам и вышел из кабинета.
А Чургин в это же время на соседней шахте, встретившись с подрядчиком Ильиным, просил его принять к себе на работу шахтеров, рассчитанных Шуховым.
Старик Ильин упрекнул его:
— Эх, Илья Гаврилович, а помнишь, каким строгим со мною был? То-то. А теперь вот и людей подвел и сам… Но раз сам за людей хлопочешь, я беру их к себе. Вот дед Ильин какой! И тогда тебя предупреждал дед Ильин!
— Благодарю вас, Владимир Петрович, — признательно произнес Чургин.
Ильину было лестно, что к нему обратился за помощью сам Чургин, гроза всех подрядчиков, и он готов был взять к себе главным десятником и самого Чургина.
— А, может, Илья Гаврилович… Ну, хоть бы до меня, скажем… ко мне не пошел бы? — неуверенно проговорил он.
— И рад бы, Владимир Петрович, да нельзя, — ответил Чургин. — Меня на эту шахту не примут.
Ильин оглянулся, скороговоркой тихо сказал:
— Брешут, Илья Гаврилович. Покличут все одно, дай срок. Где они такого знатока горного дела возьмут? Да тебя с дорогой душой примут на любой шахте.
Чургин поблагодарил подрядчика и пошел на шахту акционерного общества «Юма».
День был пасмурный. Солнце изредка показывалось из-за туч и тотчас скрывалось, и тучи опять стояли над землей темными громадинами и бросали на нее холодную, длинную тень. В тени этой еще чернее становились бугры дымящей породы, и, казалось, еще больше прижимались к земле низенькие домишки рабочих поселков.
Чургин шагал на шахту «Юма» и думал о прожитом и пережитом. Вот он поручил Недайвозу вновь остановить шахту, а сам вынужден делать вид, будто ничего и не знает. А если бы вокруг него было побольше таких, как Семен Борзых и Леон, можно было бы действовать иначе. Как же так: первая же неудача заставляет его бежать с шахты? И Чургину показалось: пуста была его жизнь и сера, как этот пасмурный день. Ничего особенного он не сделал ни себе, ни людям и вот опять идет просить работу на тот же рудник, где работал лет десять назад. А уходя на рудник Шухова, он обещал своим друзьям продолжать «бороться за лучшую жизнь». О какой борьбе он поведает им, встретясь? «Хвалиться нечем, — думал он. — Руководил целой шахтой, а теперь придется уголь рубать. Поднял народ на борьбу — и ничего не сумел добиться. И людей подвел, как подрядчик сказал. „Как же это ты, Илья?“ — скажут все. Шахтеры — народ требовательный».
Неторопливыми крупными шагами Чургин шел по степи — огромный, в больших сапогах, в маленьком картузе, с лампой на шее и обушком на плече. И так странно сидел на нем этот картуз, что, казалось, он вовсе и не для него сделан и стоит Чургину тряхнуть головой, как он слетит на землю. И обушок казался для него слишком маленьким, ничтожным, и лампа болталась на широкой груди, как детская игрушка.
Тропинку то и дело перебегали суслики. Крадучись на брюшке, почти сливаясь с землей, они воровато бежали к своим норам, на секунду замирали возле них, и лишь только Чургин приближался, исчезали под землей, коротко, пугливо пискнув. Чургин смотрел на них, и ему смешно было оттого, что суслики так трусливо прячутся от него.
В нарядной шахты «Юма и К°», таком же длинном каменном сарае, как и у Шухова, Чургин встретил много давнишних приятелей, и те подняли восторженный шум:
— A-а, кого вижу!
— Илья? Какими судьбами?
— Ребята, Чургин объявился!
Ему пожимали руку, дружески трясли, некоторые обнимали его. Пошли расспросы, сочувственные разговоры, жалобы. И у Чургина отлегло от сердца. Он почувствовал себя точно в родной семье. «Но когда они узнали все? Не понимаю», — подумал он, не подозревая, что о расчете его с шахты Шухова знали уже на всех рудниках.
Выходя из нарядной в сопровождении друзей, Чургин знаком пригласил за собой старого зарубщика Наливайко и, оставшись с ним наедине, негромко сказал:
— Федор Иваныч, я буду у штейгера Соловьева. Если кто из шуховских покажется здесь, дай мне знать. И вообще, если кто будет мною интересоваться. О полиции говорю.
Наливайко знал Чургина с детства, когда-то учил его шахтерскому делу, и его слова были для него — что слова сына. Он посмотрел на степь, где виднелась шахта Шухова, пригладил густые обвислые усы и ответил:
— Не беспокойся, мы и сами с усами. У нас тоже поговаривают: мол, и нам пора за ум браться. Мы про тебя уже толковали.
— Это хорошо — насчет ума. А про меня надо, чтобы вовсе не толковали, Федор Иваныч.
Штейгер рудника Семен Матвеевич Соловьев принял Чургина с искренним радушием. Выходец из крестьян, как и Симелов, он дружил с доктором и много слышал от него о Чургине. Плотно закрыв дверь кабинета, он сообщил: