— Почему мне такой почет у вас? — спросил он как-то у Наливайко. — Даже неудобно, ей-богу.
— Не знаю, — ответил старик. — Должно, ребята все знают про тебя. Я строго-настрого наказывал про это не спрашивать, — хитрил он.
— А сдается мне, это ты рассказал.
И Наливайко признался:
— Да оно, сынок, и рассказывать тут не о чем. Про тебя на всех шахтах разговор идет.
— Эх, старина, прибавили вы мне заботы теперь! — незлобиво попенял Чургин. Ему приятно было такое внимание со стороны шахтеров, но именно из-за этого он должен был вести себя вдвойне осторожно.
Как-то он сказал Варе:
— Варюша, я все еще никуда не могу ходить. Помоги мне еще немного.
Варя отнесла его записку Симелову, а от него вернулась с письмом Луки Матвеича. Чургин прочитал письмо и сжег. А через несколько дней Варя и тетка Матрена уехали в Новочеркасск с корзинами яиц. Яйца они продали на базаре, а домой приехали с литературой от Луки Матвеича. Так Варя стала курьером между Чургиным и его друзьями. После одной из поездок к Луке Матвеичу она сказала Чургину:
— Лука Матвеич просит меня съездить в Екатеринослав. Что, вы меня в почтаря думаете превратить?
Чургин обнял ее и проникновенно ответил:
— В почтаря, партийного почтаря, милая. Поезжай в губернию. Свет посмотришь и дело сделаешь.
— А… — посмотрела Варя на спавшего сына, — как же он, если меня…
— Он? Сын? — тоже посмотрел Чургин на сына. — Вырастет — спасибо скажет.
И Варя поехала в губернский город.
Недели через две после поступления Чургина на шахту «Юма» в уступ пришел Наливайко. Поговорив о том о сем, он шепнул Чургину, глазами указав на рубавшего в углу рыжего шахтера:
— Это Усачев, дрянь человечишко. К тебе приставлен — следить. Зря чего не болтай. Жемчужников пустил слух: мол, ты шахту бунтовать прибыл.
Когда Наливайко ушел, к Чургину подполз Усачев. Скрутив цыгарку, он развязно спросил:
— А ты знаешь, зачем этот старый хрыч к тебе заявился? Вредный старик, ты его бойся.
Чургин равнодушно посмотрел в крупное небритое лицо Усачева, достал расческу и протянул ему.
— На, усы расчеши, — сказал не то насмешливо, не то серьезно.
Усачев провел по усам рукой, обидчиво проворчал:
— Я ему по-приятельски, а он… На тебя и так есть которые злятся и поговаривают, мол, проучить тебя надо.
Чургин пыхнул табачным дымом, уселся поудобнее и, выкрутив фитиль коптилки, взялся за обушок.
Пренебрежительно взглянув на него, Усачев пополз в свой уступ, мысленно ругаясь: «Сволочь! У нас тебя проучат, как бунтовать».
После работы Чургин пошел домой. Возле воздушного шурфа, в степи, он заметил невысокого человека, который звал его к себе, помахивая рукой. Чургин наклонился, подтягивая голенища сапог, и оглянулся вокруг себя. Убедившись, что кругом никого не было, он быстро подошел к шурфу и скрылся за его обшивкой.
— Лука, Семен, родные мои! — растроганно воскликнул он, увидев перед собой Семена Борзых и Луку Матвеича. Горло его свело спазмой от волнения, и он не мог говорить.
Лука Матвеич обнял его, похлопал по плечу.
— Умница ты мой, Илья дорогой. Какие все вы молодцы! — заговорил он взволнованным, тихим голосом.
Над степью, над шахтами зажигалась заря. От нее горело небо, пламенели облака, розовел воздух, и было похоже, что на горизонте пылала и дымилась земля.
Глава четвертая
Леон и Ольга много дней ходили по заводам, ища работы, но нигде ничего утешительного им не говорили. Такие, как они, сотнями блуждали возле каждого завода и даже спали под заводскими стенами. Ночуя под заборами, питаясь лишь хлебом и луком, Леон и Ольга пришли, наконец, в Югоринск, большой город на берегу реки.
У подножья Донецкого кряжа, на самом берегу реки, раскинулся и шумел черный, угрюмый, подернутый вечной серой пеленой огромный завод. Из бесчисленных высоких труб его непрерывно извергался дым — то серый и торопливый, то медлительный, бурый или черный, как сажа, и чадной пеленой плыл над поселками, над степью к далеким горизонтам.
Днем и ночью пылали на заводе домны и печи, шумели станы и машины, сновали и свистели паровозы, пламенными реками разливался чугун, сталь, шлак, и зарево от них стояло в небе от вечера до утра.
То был крупнейший на юге металлургический завод бывшего русского купца и миллионера Суханова.
Леон и Ольга смотрели вниз — на пылающие печи мартена, на ползающие поодаль длинные раскаленные полосы железа, на фейерверк искр от разливаемого металла, и в серьезных, задумчивых глазах обоих застыло изумление.