Страшно было смотреть на доменные печи, черные трубы, огромные цехи, и такими маленькими и ничтожными казались возле них люди.
Вот над одной из домен с гулом, от которого задрожала земля, вспыхнуло пламя и огненными языками охватило ее макушку. Потом такое же пламя вспыхнуло над второй домной, и над заводом разлилось море огня. Покраснели облака, небо, и дым белыми тучами заволок все вокруг.
А под крышами цехов что-то оглушительно грохотало, скрежетало, звенело, точно кто огромными зубами грыз железо, и что-то мелькало в огне и дыму маленькими черными точками.
То были люди.
— Махина! Какая махина! — задумчиво покачал головой Леон и с гордостью в голосе произнес: — И все это сделал человек! Эх, вот бы куда поступить! Как думаешь, примут нас тут?
Ольга молчала. Величественное и жуткое было это ночное зрелище, и ей казалось: ступи она сюда — и огонь сожрет ее. И вспомнилась ей шахта, ее подземная тишина, тихое мерцание ламп в непроглядной темени, и она подумала: «Зря уехали с рудника. Переждали бы, пока все уладится, и работали бы попрежнему».
— Человек, конечно, сделал все это, — грустно сказала она и зло добавила: — на свою погибель.
Леон взглянул на ее румяное от зарева лицо, на тонкие хмурые брови:
— Ты говоришь так, будто перед своей могилой стоишь.
— Огонь этот страшнее шахты. Да нас и не примут сюда.
— Примут. На такой громадине да чтоб двоим не нашлось места? Не может этого быть, — сказал Леон и, нащупав в кармане трехрублевую бумажку, задумался. Это было все, что осталось у них с Ольгой.
Переночевав возле завода, на следующий день они с трудом разыскали Ермолаича, рассказали ему о событиях на шахте и попросили помочь устроиться на работу. Ермолаич знал, что на завод никого не принимали, а знакомых мастеров не было, и сказал об этом.
— Что ж, тут двоим нам не найдется какого-нибудь места? — с удивлением и досадой проговорил Леон.
Ермолаич кольнул его насмешливым взглядом, посмотрел на Ольгу и задумчиво погладил свою редкую рыжеватую бородку. «Женился он, что ли? Так не должно. Аленка вроде должна быть женкой его», — терялся он в догадках и, помолчав, ответил уверенным тоном:
— Найдется. Не торопись в это пекло, еще успеешь жилы порвать.
— У нас три рубля на двоих осталось, — невесело проговорил Леон.
— Так это ж целый капитал! Игнат, должно, если б имел лишний трояк, наплановал бы раздуть хозяйство в целую экономию, — пошутил Ермолаич и серьезно добавил: — На моих харчах поживете немного, не объедите. А переспите на полу, не из барского рода.
Леон беглым взглядом окинул тесную и полутемную землянку, в которой жил Ермолаич с женой, и подумал: «Дня три можно пожить. Если тут работу найти не удастся, все равно придется опять бродить по дорогам».
Прошло два дня. Ермолаич ничего утешительного не говорил, и Леон решил сам искать работу. Утром он пришел к воротам завода, стал расспрашивать встречных, в каком цехе требуются чернорабочие. Но никто ничего хорошего сообщить не мог. Лишь один старик с седой бородкой посоветовал:
— А ты купи водки мастеру — и пойдешь на работу. А так что же бестолку…
— Да на лбу у них не написано, какой из них что берет, — с раздражением бросил Леон.
Старик отчаянно махнул рукой:
— Все берут, язви их, и деньгами, и курями, и поросятами, а не только водкой.
На завод к мастерам Леона не пустили, и он вернулся в землянку Ермолаича мрачный и злой.
— Больше я не ходок. Придется возвращаться на шахту, — сердито сказал он Ольге.
— А если тебя там арестуют?
— Ну и черт с ними! Лучше пусть арестуют, чем так жить, — не думая, ответил Леон.
Ольга опустила голову. «Пусть арестуют», — в уме повторила она, и на сердце ей будто камень лег.
Следующий день был воскресным, и Леон с Ольгой от нечего делать пошли посмотреть город.
Долго ходили они по чистым, мощеным улицам. Витрины гастрономических магазинов с разложенной в них снедью притягивали к себе точно магнитом. Леон то и дело глотал слюну, глубоко затягивался махоркой. Наконец он сказал:
— Пойдем к заводу, потехи посмотрим.
«Потехи» устраивал на площади перед заводом молодой Суханов по случаю окончания строительства новопрокатного цеха и электростанции. На площади были сооружены длинные столы на врытых в землю ножках, в стороне от них стоял высокий полированный столб с развешанными наверху сапогами, шароварами и другими носильными вещами, рядом — столбы с перекладинами наверху и подвешенными к ним французскими булками, колбасами, головками сахару в синей обертке. За столбами была вырыта яма и через нее положен тоже полированный столб, а за ямой возвышался деревянный помост для духового оркестра.