— Недавно Ряшин читал нам газету «Рабочая мысль». Там говорится, что борьба за экономическое положение рабочих и стачки — «главный девиз рабочего движения». Я не знаю, что такое «девиз», но мне помнится, что Лука Матвеич говорил: главное сегодня для рабочего класса — борьба за политические права. Я так и сказал Ряшину. Ну, он заявил мне, что если, мол, я много понимаю, то могу уйти из кружка. Как думаешь, не собрать ли нам другой кружок?
Чургин подумал. Недавно Леон еще не знал, что такое рабочее движение, а вот говорит уже как старый кружковец. И Чургин одобрительно сказал:
— Ты прав, с Ряшиным вам придется скоро расстаться, в частности тебе и Ольге, если она там останется после твоей женитьбы, — добавил Чургин и спросил: — Кстати, она знает, что ты женился?
Леон не ожидал такого оборота разговора и смущенно, с неохотой ответил:
— Знает. Да она ей без интереса, Ольге, моя женитьба.
— Но Ольга относится к тебе самому, по-моему, с большим интересом. Впрочем, это дело твое. Давай кончать нашу беседу, — сказал Чургин сухим, каким-то чужим голосом и продолжал: — Вот что я хочу тебе сказать на прощанье: что бы с тобой ни случилось, назад возврата нет. Вперед и вперед — вот твой путь. Я говорю это потому, что батя наш начнет теперь такие планы жизни строить, в связи с приданым твоей жены, что голова кругом пойдет. Пусть его, без этого он жить не может. Но Алена может пойти за ним и тебя может попытаться совлечь с твоего пути. Нам же с тобой, брат, членам партии, надо свое дело делать.
Леон невольно вспомнил свою жизнь здесь, в этом хуторе. Мог ли он раньше, несколько лет тому назад, когда Чургин звал его на шахту, думать о том, что он, Леонтий Дорохов, станет членом великой революционной партии, главной задачей которой является борьба за счастье простого народа? И вот он стал членом этой партии, о которой здесь, в хуторе, и понятия не имел. И он сурово ответил:
— Да, тут, в хуторе, я действительно когда-то думал только о своем счастье. Тогда я дальше своего двора ничего не видел. Не тот я теперь стал. Вы, политические люди, открыли мне глаза на жизнь, и я понял, что без счастья всего народа нет и моего счастья. Счастье же Загорулькиных — это кровь и пот народа, а не мое счастье. И чтобы там со мной ни случилось, кидаться из стороны в сторону я не буду, а буду стоять на своем до гробовой доски. Так я сказал Луке Матвеичу и так говорю тебе. И мне просто обидно слушать твои предупреждения о батиных планах. Для всех простых людей я б составил сейчас план хорошей жизни и за него подымал бы народ, как сумел бы, — вот про что я теперь думаю. Но, — развел он руками, — трудно мне будет без тебя, Илья. Трудно и читать, и разбираться во всем, и даже думать, если хочешь. Мало я еще знаю, мало учен.
Чургину приятно было слушать такие речи Леона, и тотчас же на память пришли иные разговоры с ним в хуторе, когда Леон не решался покидать дом. И Чургин ободряюще сказал:
— Да, брат, хорошие у тебя думы — про счастье народа. Но ты зря преуменьшаешь свои силы. Ты хорошо грамотен, читать будешь больше, в этом мы тебе поможем, и постепенно мир будет открываться перед тобой во всем своем хитросплетении, как открывался мне, скажем. И путь, по которому ты решил итти, станет еще более ясным. Путь революции.
Чургин встал, и Леон встал и расправил плечи.
— Эх, Илья! — сверкая глазами, возбужденно заговорил Леон. — Если бы ты знал, сколько в душе моей сейчас силы! Сто пудов, нет, гору каменную взвали сейчас мне на плечи — и ничего, не упаду и пойду не спотыкаясь. Тесно мне как-то становится, брат. Понимаешь, силе тесно.
Чургин выпрямился, поправил фуражку и почему-то взглянул вверх, где в дыре в крыше клуни виднелось звездное небо, будто боялся, что головой достанет до этой дыры и подымет клуню.
Так они и стояли несколько мгновений — высокие, прямые, могучие русские рабочие люди, и действительно казалось, что вот они поведут плечами, подымут еще немного свои головы — и раздвинется соломенное это сооружение, посыплется, как труха, а они шагнут через нее и пойдут, пойдут своей дорогой, как два великана, и от их тяжких шагов загудит земля.
— Да, брат, я понимаю тебя, — ответил наконец Чургин, — силу эту твою. Береги ее, она нужна будет партии. И, как говорится, боже тебя упаси растрачивать эту силу на всякие пустяки. Придется решительно отметать от себя всякие соблазны Загорулькиных. Кстати, никто из них, и даже Алена, не должен знать о твоей подпольной работе. Пошли.