— Придет время — скинем, — убежденно ответил Леон. — Да у нас с тобой что? Горе у тех, у кого детишек полная хата. А мы с тобой, считай, и горя-то по-настоящему еще не видели. Ну, рассчитали. Так что ж, кроме этого завода нет разве других? Была бы шея, а ярмо найдется, как говорится, и духом нам падать нечего. На худой конец можем вместе пойти работать.
Алена широко раскрыла свои большие темные глаза, пренебрежительно бросила:
— И такое выдумает, ей-богу, аж досадно! Да что, я выходила замуж, чтобы в заводе коптиться?
Леон ничего не ответил. Ему-то действительно было досадно, что жена его так понимает семейную жизнь.
Обедал он молча. Алена молча подавала на стол. Наконец Леон поднялся из-за стола, надел фуражку и хмуро сказал:
— Где я буду, пока что и сам не знаю. В случае чего, тебе дадут знать про меня.
Алена виновато подошла к нему, положила руки ему на плечи и взглянула в его измученное лицо.
— Уже опять рассердился. Я просто сгоряча так сказала. Ну, куда ты уходишь? Что я одна тут буду делать? Тогда и меня бери с собой. Я помогать тебе буду, если надо. Я все, все буду делать, лишь бы ты был со мной, Лева, сокол мой ненаглядный.
Леон поцеловал ее, и у него отлегло от сердца.
— С этого бы и начинала. Но сейчас я не могу тебя взять с собой. Пусть немного утихомирится все.
Алена проводила его и немного успокоилась. Но утром она встала, а его не было. И целый день не было, и вечер, и она не знала, куда деть себя. Посидела немного у Горбовых, посмотрела, как Дементьевна из разноцветного тряпья ткала дорожки, но не интересовали Алену ни дорожки эти, ни сама Дементьевна. Она хотела быть с Леоном, а его не было. Зачем ему надо было опять уйти из дому, когда ему ничто больше не угрожает? И, вернувшись домой, она снова думала о своей жизни, а потом легла на кровать и заплакала.
Утром приехали два казака и обшарили все уголки комнаты.
Алена испугалась, ни потом нашла в себе смелость протестовать:
— Вам кто дал право лазить по чужим сундукам? Что это вы тут за порядки вздумали наводить в наших бабьих тряпках?
— А ты, молодаечка, лучше язык попридержи за зубами, — ответил один из казаков.
— Нечего мне молчать. Я вот брату напишу, так он живо образумит вас. Я сама казачка, и не дюже вы мне страшны такие!
— О-о! Станишница? Откелича ж ты такая строгая?
— Черкасской станицы. «Откелича»!
— А братенек, он как?
— Он помещик, а не «как».
Казаки переглянулись, не зная, верить или нет.
— Постой, ты не из Кундрючевки? Не Нефедова дочка?
— Загорулькина я, — ответила Алена.
— Да ну? — заулыбались казаки. — А мы из Садков, соседний хутор с вашим, зерно у вас всегда мололи. Ну так вот что, молодка. Скажи своему мужику, чтобы он на время куда-нибудь того, смотал удочки. Ищут его жандармы. А нам твой мужик нужен, как прошлогодний снег.
Когда казаки уехали, Алена заметила на улице Чургина и какого-то человека в пенсне. Увидав казаков, они замедлили шаги и не спеша прошли мимо двора Горбовых. Алена выбежала за ворота и окликнула:
— Илья Гаврилыч!
Чургин обернулся к ней, хмуро посмотрел, будто не узнавая. Видя, что казаки уехали и Леона с ними не было, он улыбнулся и подошел к Алене.
— Не узнал, богатая будешь. Ну, здравствуй, сестра.
Войдя со своим спутником в дом и увидев беспорядок в комнате, он спросил:
— Обыск делали? Ничего не взяли?
— Они уже второй раз приезжали, — ответила Алена. — Не взяли ничего.
— А Леон где?
— В поле, с ветром вдвоем.
— Хорошие речи приятно слушать, — опять улыбнулся Чургин. — Ну, а ты как — не испугалась?
— Попервости испугалась, а потом отчитала их так, что больше они не приедут. — И Алена рассказала о своем разговоре со станичниками.
Чургин похвалил ее за смелость, а за то, что она окликнула его, мягко пожурил:
— Я знаю, милая, где вы живете. Но раз я прохожу мимо, ты не должна меня окликать. Пора, сестра, привыкать к нашей жизни… Усатый такой человек был у вас?
— Ничего, привыкну. Цыбуля? В полиции он.
У Чургина сразу пропало шутливое настроение. Переглянувшись с человеком в пенсне, он устало опустился на стул и попросил Алену немедленно разыскать и привести Ольгу.
Леон жил у Степана. В первое время он не находил себе места, часами сидел в хате, думал о стачке, о Луке Матвеиче, о том, почему рабочие опять потерпели поражение. Раньше ему казалось, что стоит рабочим выступить дружно, разом бросить работу, и хозяин уступит. Но вот уже две стачки видел он на своем коротком рабочем веку, в обеих принимал участие, — и обе закончились разгромом рабочих. Значит, сильны, очень сильны хозяева и власти, и с ними куда тяжелее бороться, чем это раньше представлялось ему.