— Удовлетворен. Люблю людей прямых. Ну, и думаю, что в этом вашем народном государстве такие люди, как Штольц в том романе, будут не на последнем месте? А вот царя скидывать насовсем — это, пожалуй, преждевременно.
— Скажите, — спросил Овсянников, — если бы народ свергнул царя и избрал вас в правительство, на чью сторону вы бы встали?
— Я приветствовал бы народ, — улыбнулся Яшка.
— А если бы мужик захотел отобрать все земли и помещичьи имения?
— Я встал бы на сторону царя.
— Значит, да здравствует все, что мне выгодно?
— Конечно. Все, что полезно деловым людям, хорошо. А откуда оно идет, это полезное, не все ли мне равно?
Овсянников подошел к столу и, взяв из коробки папиросу, невольно задержал взгляд на портрете Оксаны. Яшка перехватил этот взгляд и сочувственно сказал:
— Вы зря думаете, что она порвала с вами из-за меня. Со мной она играет точно так же, как играла и с вами, Виталий Алексеевич. Она никому не хочет принадлежать, но хочет, чтобы все мы принадлежали ей, как игрушки. Когда-нибудь она доиграется.
Овсянников не ожидал такой откровенности, а про себя подумал: «Прямой и смелый, как черт! И именно с таким ты и „доиграешься“, Ксани. В этом помещик из Кундрючевки прав».
Яшке не хотелось заниматься уроком, а у Овсянникова пропала охота беседовать и, простившись, он вышел.
Едва за ним закрылась дверь, как вошел Андрей и передал письмо от Алены. Яшка разорвал конверт, пробежал глазами письмо и нахмурил брови. Алена описывала свою жизнь и мрачных красках и просила его приехать в хутор. «Начинается», — подумал Яшка и с укором сказал Андрею:
— Зря ты упустил такую девку, сестру мою.
Алена нравилась Андрею, но он равнодушно ответил:
— Теперь уж поздно толковать об этом. Они состоят в законном браке.
— Дурак! Законы не про нас писаны. Деньги — вот закон. — Яшка подумал и более спокойно продолжал: — Я еще не знаю, что там у них вышло, но может случиться, что Алену я заберу к себе. Запомни это на всякий случай. Да, — сказал Яшка, как бы вспомнив, — у Чернопятова есть мельница, она заложена и перезаложена. Попробуй перехватить ее.
Андрею лестно было, что хозяин хочет сделать его своим зятем. Это означало, что он, Андрей, бывший хуторской парень, бедняк, может стать совладельцем все более растущего хозяйства коннозаводчика. И он с готовностью ответил:
— Хорошо, буду ждать. А мельницу я куплю. Скуплю векселя Чернопятова.
— Молодец. Действуй решительно.
Вечером Яшка написал письмо Оксане в Петербург. Письмо было полно жалоб на одиночество, на судьбу, а в конце его Яшка прямо спрашивал, готова ли Оксана соединить свою жизнь с его жизнью и когда это произойдет. Писал он под горячую руку и не особенно заботился о слоге, писал все еще с ошибками.
Дней через десять он получил ответ. Оксана писала на розовой бумаге:
«Дорогой Яков! Выходить замуж я не намерена, по крайней мере в ближайшее время. Пока трудись над собой и больше, больше читай книг. Стыдно, ты все еще пишешь с ошибками».
Яшка дальше читать не стал и разорвал письмо в клочья. Потом ударил фотографию о стол так, что стекло брызгами разлетелось по комнате, и зашагал из угла в угол, заложив руки назад и опустив голову. Надоело, ох, как надоело ему слушать эти упреки и наставления! «Да-а. Значит, вышел просчет. Игру надо кончать. Кончать со всеми. Устал, осточертело». Взяв фотографию, он хотел изорвать и ее, но остановился, подумал и небрежно бросил в ящик стола. А через час он мчался в имение Френина, к вернувшейся на днях помещице Ветровой.
Ехал он на санках, укутавшись тулупом, и только глаза его, как два агата, сверкали из-под шапки, будто что выискивали в степи. «Все они одинаковые, бабы, — думал он. — Ни чувств, ни честности, ни черта не ценят. Так не все ли равно честно я буду поступать с ними или нет?»
Под санями скрипел снег, вихрем летел из-под копыт лошадей, осыпал Яшку с ног до головы, но он все смотрел и смотрел в щелку между воротником тулупа и шапкой, видел, как лошади покрылись пеной, и чувствовал запах их пота.
Дорогу перебежала лисица. Яшка оживился, с сожалением прищелкнул языком и долго смотрел, как лиса, то и дело останавливаясь, неторопливо удалялась по снежной равнине и наконец исчезла в сумеречных степных далях.
Яшка вздохнул.
Спустя каких-нибудь полчаса он чертом пронесся улицей маленькой деревушки с невзрачными домиками и въехал на взмыленных лошадях в раскрытые ворота барской усадьбы.