— Яков Загорулькин совсем не такой, как другие ваши хуторские парни.
— Да куда уж! Всем вышел парень, только гордец — страсть! А тебе такой нравится? — не без лукавства спросила Настя.
Оксана сделала пренебрежительную гримасу, а Настя звонко рассмеялась.
Вернувшись во двор, Настя закрыла дверь хаты на крючок, и сестры пошли на речку купаться.
Этим летом Оксана приехала в хутор во второй раз. Давно-давно, когда ей было всего два года, по бедности Игнат Сысоич Дорохов отдал ее на воспитание управляющему имением новочеркасского помещика Владимиру Владимировичу Задонскову. Жил тогда Игнат Сысоич в чужой землянке, чеботарил и работал больше на чужих загонах, так как сам сеял на арендованной земле только три десятины, а детей было — Леон да три дочки. Марья плакала, ей было жалко отдавать дочку чужим людям, но бездетный вдовец Владимир Владимирович, часто проезжая через хутор, убедил ее в том, что Аксюта будет только благодарна матери, обещал дать ей образование, вывести ее в люди, и Марья согласилась.
Задонсков выполнил свое обещание. Оксана жила в Новочеркасске беззаботной, обеспеченной жизнью, и ей оставалось учиться еще только год, чтобы окончить гимназию.
Марья и Игнат Сысоич приезжали к ней под видом крестных. И Оксана долго не могла понять: как случилось, что у нее, рожденной в богатой, интеллигентной семье, оказались крестными эти простые хуторские люди, которые даже говорить правильно не умеют? Постепенно она пришла к убеждению, что здесь кроется какая-то тайна. С годами Оксана все больше привязывалась к своим «крестным» и не раз вызывала горькие слезы у Марьи.
Прошлой весной Задонсков умер. Оксана случайно нашла его дневник, и ей раскрылась тайна ее происхождения. Потом она узнала, что у нее есть брат, сестры. И с этой поры все вдруг изменилось. Оксана почувствовала себя в городе чужой, ей стало казаться, что все знают теперь о ее происхождении и общаются с ней только потому, что воспитательница ее — сестра Задонскова Ульяна Владимировна — близкая родственница помощника наказного атамана. Оксану потянуло к родным. Прошлый год, накупив гостинцев, она впервые за пятнадцать лет поехала в хутор. Но жизнь родных вызвала в ней тягостные чувства.
С шахты в это время в хутор приехала погостить старшая дочь Дороховых Варя с мужем Чургиным. Оксана сдружилась с ними, потом поехала посмотреть на шахту. В Новочеркасск она вернулась грустной. Жизнь показала ей такие стороны, о которых она до этого не имела ни малейшего представления. А тут еще Чургин наговорил о несправедливости устройства общества столько, что голова кругом пошла.
Ульяна Владимировна заметила перемену, происшедшую в Оксане, и все поняла. В этом году Ульяна Владимировна предложила Оксане провести лето в имении знакомого помещика, две дочери которого воспитывались в институте благородных девиц. Оксана заколебалась. Ей вспомнились слова зятя Чургина: «Оксана, что бы ты ни делала, кем бы ни стала, всегда помни одно: ты вышла из простого народа и не должна чуждаться родных…».
Сейчас Оксана шла на речку купаться, а думала о Яшке. Он все еще стоял перед ее глазами — сильный, смелый. И ей хотелось скорее встретиться с ним и посмотреть на него. «Жаль, что он окончил только сельскую школу. Что общего может быть между простым хуторским парнем и мною?» — спрашивала она и тут же начинала спорить сама с собой: «Нет, это не простой парень. Он особенный». Какие-то новые чувства охватывали ее сегодня, а какие, она боялась даже подумать — так далеко было ей все хуторское и страшно простотой своей и дикой силой.
— Ну вот и речка! Это девчачье место, Аксюта, так что ты не стесняйся и раздевайся совсем, — сказала Настя, когда они пришли под скалу, и вмиг сбросила с себя юбку.
Спустя немного времени речка огласилась шумливыми девичьими возгласами, смехом. Словно к голосам этим задумчиво прислушивались развесистые вербы, мерно покачивали кудрявыми макушками и тихо-тихо шелестели глянцевитыми мелкими листьями.
Игнат Сысоич Дорохов вернулся домой раньше всех. Не обратив внимания, что дверь была на крючке, он окликнул, есть ли кто в хате, потом устало сел в тени на завалинке, небрежно сдвинул на затылок старенький черный картуз и стал крутить цыгарку. В глазах его все еще стояла лобогрейка.
— Та-ак, машина, значит. Сама будет косить хлеб — шутка ли, а?! — восхищался он лобогрейкой. — Вот он какой, Загорулькин! Веялку купил, теперь самокоску выписал, а там, гляди, еще что-нибудь у него прибавится. Это же беда как везет человеку! А тебе… — он махнул рукой, не договорив, и опять — в который раз — мысленно стал поносить судьбу-мачеху за то, что не родила его казаком да обделила капиталом-счастьем.