Кто-то спрыгнул с дрог, послышались шаги. В это время один гусь отчаянно вскрикнул и прилип длинной шеей к снопу, неистово хлопая по земле могучими крыльями. Сноп подпрыгнул, под ним вдруг показались ноги и побежали, мелькая голыми пятками. Гуси и утки с громким гоготаньем и кряканьем шарахнулись в речку и, бороздя воду, поплыли.
Человек, работник отца Акима, оторопел, приняв сноп за оборотня.
— Господи Исусе! Матерь божья! Сгинь! Пропади! — в испуге бормотал он, крестясь и крестя убегающую Алену, и что было духу метнулся к своей бричке.
А на другом краю хутора, лишь только стемнело, под стенкой панского сада собрались Федька, Леон и Яшка. Напряженно всматриваясь в темь между деревьями и затаив дыхание, они прислушивались к малейшему шороху в саду, пытаясь определить местонахождение деда Мухи. Но в саду было тихо.
— Да он в церкви, — прогудел Яшка.
— Полезли! Бежать, глядите, будем назад, а то впереди речка, — наставительно проговорил Федька, и все трое бесшумно перелезли через стенку.
Где-то на хуторе, несмотря на канун годового праздника, бойко голосила ливенская гармошка. Звонкий девичий голос вторил ей:
На речке задорно крякали утки, неуемно галдели лягушки, в хуторе лаяли собаки.
Дед Муха только что вернулся из обхода и был в сторожке. Он снял сапог, намереваясь прилечь отдохнуть, как вдруг тишину звонко огласил колокольчик. Это означало, что в саду кто-то тронул сигнальную проволоку, на четверть от земли протянутую вдоль стенки со стороны хутора.
— Только же был. Когда ж они успели? — удивленно проговорил дед Муха, с сапогом в руке стоя посреди сторожки и не отрывая взгляда от колокольчика. — Опять, должно, кобель сиганул, а ты иди. Вот жизнь чертячья, прости ты дурака грешного!
Задумчиво почесывая редкую свою бородку, он подошел к двери, вслушиваясь, не донесется ли из сада какой подозрительный шорох, и неуверенно взглянул на стоявшее в углу хозяйское старинное шомпольное ружье.
Бабка его после всенощной задержалась где-то в хуторе, посоветоваться было не с кем. И дед решился действовать с оружием в руках.
Торопливо одевшись, он взял ружье, не без опаски высунулся из сторожки и, наклонясь, нетвердыми шагами пошел между рядками деревьев. Часто останавливаясь, он приседал на носки, прислушивался, приставив ладонь к уху, всматривался, не видать ли кого в свете восходящей луны, и опять неслышно пробирался дальше.
В середине сада вздрогнуло и зашумело дерево. Вздрогнул и дед Муха.
«A-а. Стал быть, на самом деле трусют? Не иначе — скороспелку. Молодец, дед, что оружию прихватил!» — похвалил он себя и, оглянувшись, шепотом позвал своего помощника:
— Полкан! Полкан! Нету. Где ж тебя черти мотают в такую минуту?
Дерево вздрагивало чаще, шумней. Дед Муха, изогнувшись вдвое, прошел еще саженей десять, опять присел на корточки, стараясь удостовериться, много ли воров.
Шелестели о листья падающие яблоки, глухо ударялись о землю, а вокруг яблони вприпрыжку сновали тени.
— Один, другой, третий… пятый… Ох-хо-хо!.. — считал дед Муха, и тело его покрывалось мурашками.
Так прошло несколько минут. Дед не решался кричать, боясь, что воров много и как бы не было худа, но вспомнил, что при нем ружье, дрожащими руками изготовил его к бою и, набравшись храбрости, старческим, хриплым голосом перепугал сонную ночь:
— Ни с места, сукины сыны!
Воры, как зайцы, бросились от дерева в разные стороны и слились с мраком.
Ободренный успехом, дед Муха неистово загремел:
— Стой! Подстрелю, едять вас мухи! — и побежал к яблоне.
Как он выстрелил — он не помнил, только помнил вспышку пламени и кромешный мрак вокруг.
Где-то неподалеку на выстрел отозвалась собака, и тут дед совсем осмелел. Но каково же было его удивление, когда, наконец прозрев, он увидел, что перед ним, шурша листьями, что-то неуклюже барахталось в воздухе — черное, страшное.
— Караул! — благим матом крикнул старый рыбак, закрыв глаза, и как стоял, так и сел на землю, будто косой кто по сухим ногам его дернул. И в этот-то самый миг случилось с ним такое, за что бабка Муха на всю жизнь опозорила его нехорошим прозвищем.
Немного спустя он уже сидел в своей сторожке, заперев дверь на засов, и прислушивался к собачьему лаю.
А висел в воздухе Федька. Спрыгнув с дерева в тот самый момент, когда дед Муха подбежал к яблоне, он зацепился новой холщовой рубахой за сук и, к великому своему огорчению, повис. В первое мгновение после выстрела он почувствовал, как что-то горячее и удушливое залепило его лицо, одежду. Он подумал было, что это дробь, кровь и, верно, он уже не на этом свете, но вспомнил, как на днях перезарядил ружье деда Мухи печной сажей, и у него отлегло от сердца. Опасаясь, что дед может стащить его и узнать, он судорожно ловил руками ветки, болтал ногами, ища точку опоры, но земля была от него на аршин, и до ветвей короткие руки его не доставали. Наконец сук не выдержал и обломился. Федька опрометью бросился из сада, и тут его настиг дедов Полкан.