— A-а, это ты? — заметил его Калина. — А в сады лазить, гульбища устраивать — будень день? Марш к панскому саду!
Через полчаса ребята уже гремели камнями, перекладывая заваленную быками стенку панского сада и понося атамана такими словами, что, услышь он их, никто бы из ребят не ночевал нынче дома.
А Нефед Мироныч шел домой. Ему хотелось бежать от стыда и обиды, но он нарочно шел медленно, чтобы люди ничего не заметили и не оскорбили его имени унизительными догадками. Впрочем, он так ходил всегда — сбычившись, опустив голову и редко замечая встречавшихся хуторян, хотя и знал, кто с ним разминулся. На этот раз он действительно никого из встречных не видел и не слышал их приветствий. Самолюбие его было настолько уязвлено, что он про себя уже отрешился даже от кумовства с атаманом. «Таки при народе свово казака так страмить? Над Загорулькой такие насмешки строить? У-у, — скрипел он зубами, — атаман тоже… Сопля ты супротив Загорульки!»
Вдруг он остановился, по-волчьи неуклюже повернул голову. Вдоль дороги, сутулясь, удалялся Игнат Сысоич. «Гм… Спросить? Обидится. A-а, да черт с ним!» — решил он в уме и окликнул:
— Сысоич, погодь-ка! — Вернувшись, он запросто подал Игнату Сысоичу руку. — Ну, здорово ночевали? С праздником!
— Слава богу, спасибо. — Игнат Сысоич недоверчиво протянул свою руку, подумав: «То шкоду, как бирюк, делал и атаманом стращал, то как и по-свойски», а вслух с хитрецой проговорил: — А мне сдалось, будто машина тебе дорогу загородила от своих людей. Ни на кого и не смотришь.
— Сохрани бог! Голову она заморочила — не сбрешу. Да шутка ли, Сысоич? Сто семьдесят золотых отвалил, а она то косогон, то чертогон не берет — чистая беда! Не-ет, чтоб своих людей и не примечать? Упаси бог. — Нефед Мироныч даже перекрестился в подкрепление своих уверений.
— Ну, тогда так. А машина, это правда, она ума требует. Да и хозяйство, как ни говори, не маленькое, — в тон ему сказал Игнат Сысоич. — Мое — какое оно там, и то как белка в колесе маешься. А тут еще беда — корову как бы прирезать не пришлось.
— Господь с тобой!
— Не ест. Забегал до лекаря; обещался зайти.
— Ну-у, Сысоич, у всякого бывает. Так и духом падать? В нашем деле, хлеборобском, нельзя, чтобы все, как по маслу, шло.
— Дай бог, чтоб по-хорошему кончилось.
Нефед Мироныч, помолчав немного, участливо пробасил:
— На край подмогнем как-нибудь. Чево ж теперь, в петлю лезть из-за паршивой животины?
Игнат Сысоич посмотрел ему в лицо, но ничего плохого на нем не увидал и ответил:
— Спасибо, Мироныч. Может, беда минует.
Нефед Мироныч понимал недоверие к нему Дорохова, но его нисколько это не интересовало. Он оглянулся по сторонам, задумчиво погладил подстриженную черную бородку и, запинаясь, неуверенно повел свою речь:
— Ты вот что скажи, Сысоич. Левка твой, как он? Ну, как бы тебе сказать, по-нашему, по-ребячьему? Девок он не того, не портит?
Игнату Сысоичу все стало понятно. Обида, стыд и досада на Загорулькина за такие расспросы возмутила его, но он сдержанно ответил:
— Это ты зря! Ну, не без того, ночует, должно, с какой, да, может, и с твоей доводилось. Так какая же в том беда? И мы с тобой ночевали парнями. Так рази ж…
— Да я так. Ты не серчай. Левку я знаю, вроде не должен, — сам стыдясь неловких вопросов, стал оправдываться Нефед Мироныч и вдруг заторопился: — Ну, прощевай, Сысоич. Только, — он поднес палец к губам, — ни гу-гу про это, а то и дружба врозь! — И, повернувшись, зашагал к дому.
Игнат Сысоич сплюнул с досады и пошел своей дорогой.
— И не совестно спрашивать у отца? Главное — «дружба врозь». Тьфу!
— Чего плюешься, сваток? Здорово ночевали! — крикнул шедший навстречу Фома Максимов. Сватком он назвал его шутливо, зная, что Федька рано или поздно посватается к Насте.
— Слава богу. Да так, спас нонче, яблоки с медом люди едят, а у меня слюни текут. Жизнь!
Большой, на фундаменте, дом Загорулькиных был самым богатым в хуторе. Белая железная крыша его с двумя петухами виднелась далеко со степи.
За частоколом в палисаднике высились два ровных, как свечи, белолистых тополя, меж ними, как купчиха, стояла старая жердела. На грядках полно было цветов, тут же, золотясь на солнце, пристроились два молодых подсолнуха.
Просторный двор с трех сторон был огорожен амбаром, навесом для инвентаря, конюшней, базом, с улицы затворялся высокими тесовыми воротами, а от степи отгородился фруктовым садом с пасекой.
Нефед Мироныч открыл калитку, неторопливо вошел во двор. Ласково повизгивая, вокруг него запрыгал большой лохматый пес Рябко.