Леон помолчал немного и виновато обратился к сестре:
— Ты не сердись, Аксюта, что я вмешиваюсь. Мне так хочется, чтобы ты кончила учение и хоть одна из нас вышла в люди, что я палкой гнал бы от тебя всех ребят, или кавалеров, по-вашему.
Оксана рассмеялась.
— У-у, какой ты ревнивый, брат!
— Я не только о тебе думаю. Отец и мать, сама видишь, скоро упадут от такой житухи, и нам с тобой надо о них беспокоиться. Им много не надо, за кусок хлеба на старости и то спасибо скажут.
Оксану тронули эти слова, и она заговорила серьезно и с чувством:
— Ты прав, Лева. Ради этого одного стоит учиться. И ты учись, брат. Твоих трех классов в жизни мало, а ты способный. Я в этом убедилась. Читай больше, все читай, я еще пришлю книг. Ах, как мне больно, что сейчас я не могу позаботиться о всех вас, о тебе, помочь вам вырваться из нужды. Ну, да я поговорю об этом с Илюшей. Он любит тебя и намерен вытащить тебя из хутора, он говорил мне.
— О нас хлопочет отец Аким, — не то шутливо, не то со злостью сказал Леон. — Он каждое воскресенье читает проповеди и толкует, какая дорожка прямей ведет нашего брата в рай.
— А ты не падаешь духом, еще шутишь, — улыбнулась Оксана и, попросив остановить лошадь, пошла рвать цветы, что-то напевая вполголоса.
Леон покачал головой, подумал: «Только была темнее тучи, и уже как рукой сняло. Не в нашу породу это у нее». Желал сделать сестре приятное, он достал из-под полсти косу, немного отойдя от дороги, накосил ковыля вместе с цветами и снес на дроги. Подтянув супонь на хомуте, он хотел было кликнуть Оксану и ехать, как возле байбачного курганчика заметил человека. Человек что-то делал — то припадал к земле, скрываясь за ковылем, то вновь приподнимался, и от него, убегая, над степью стлался синеватый дымок.
Оксана махала ему рукой, что-то кричала. Леон догадался, что это был дед Муха. И точно: старый охотник выкуривал из норы лисицу.
Леон и Оксана тихо подошли к нему.
— Кумушку загнал! — зашептал на ухо Леону дед Муха. — Да, кажись, задом повернулась, не вылазит, едять ее. Придется тащить.
Оксана смотрела на его коричневую лысину, на узкую ветхую рубаху, на короткие прохудившиеся штаны, сквозь которые выглядывали чашечки колен. «Господи, господи! Какая это жизнь?» — с тоской подумала она.
Оставив жестяную баночку с горящей серой, дед Муха, зажмурясь, подул в нору, потом запустил по плечо тонкую руку в логово лисицы. Вдруг он молниеносно выхватил руку из норы, отпрянул было в сторону, но тотчас же взял приготовленную сетку и насторожился.
— Лезет! Укусила, — с замиранием сердца шепнул он, наблюдая за норой и давая знак, чтобы Леон и Оксана отошли подальше.
И действительно, через короткое время из норы высунулась агатовочерная морда лисицы. Всегда острый, настороженный взгляд желтовато-коричневых глаз ее на этот раз поблек, пасть раскрылась, жадно захватывая воздух, и в ней поблескивали мелкие белые зубы.
Дед Муха схватил хищницу за гриву и вытащил наружу. Лиса не сопротивлялась, но он все-таки опутал ее сеткой и связал ноги и тогда лишь заговорил громко, обращаясь к своей жертве:
— Вот и умно сделала, что вылезла. А то сидела бы там, покуда задохнулась.
Оксане стало жалко зверя. Щупая шубу и трогая лисьи ушки, она сердобольно проговорила:
— Ну как вам не жалко так мучить ее, дедушка? Это ведь живое существо.
Дед Муха, закончив дело, подолом рубахи вытер лицо и заговорил:
— Это вредная тварь: курчонка душит и шкоду делает. Ее надо уничтожать. А вот тех — слышь? — он показал в лазоревую высь, где разливали нескончаемые трели жаворонки, — тех нельзя. Они человеку поют и спокой приносят. Я вот часто сижу тут, байбака караулю и слушаю. Господи, святая твоя воля, и как же оно все на земле придумано славно! Тут птички тебе разные звенят, тут цветочки кругом, тут, глядишь, букашки лезут, лезут через травинки, вылезут на солнышко и греются. И все это для человека живет, чтоб ему скучно не было! Вот их нельзя изничтожать, а блюсти надо. А какие шкоду делают — с этих шкуру долой. Ну, прощевайте, соколики! На воротник бабке есть, а то, говорит, холодно зимой в церкву ходить. Теперь еще себе на шапку надо покараулить, — закончил он и, водворив лисицу в мешок, пошел по степи.
Оксана растроганно посмотрела на его щупленькую фигуру, тихо сказала:
— Тяжелая жизнь у старика.
— Обыкновенная, мужицкая, — отозвался Леон, направляясь к подводе.
— Да, жизнь… — задумчиво проговорила Оксана.
Когда они сели на дроги, Оксана решительно предложила брату: