Игнат Сысоич прикинулся удивленным:
— A-а, вон оно как!
— А это ходовое колесо. Оно так придумано, что когда машина идет, от него по зубчикам другое колесо в середке крутится…
— Ишь ты!
— И сюда отдает. А это косогоном зовется; он косу туды-сюды гоняет.
— Ловко!
— А это крылья. Они стеблины пригинают, штоб ловчее резать. А коса тут как тут: чик — и готово. А ты вилами только скидай, заместо игрушки, — говорил Нефед Мироныч, но Игнат Сысоич уже видел, какая была спина от этой «игрушки» у Семки.
— Хитро придумано! Она с чужой земли или у нас сработана?
— С чужой. Где уж нам! — Нефед Мироныч важно надул щеки и наставительно заметил: — Да и зачем это нам, Сысоич? Нам за пшеничку этих штук из-за моря сколько хошь привезут. С чужих, с чужих государств она.
Когда проходили через ток, Игнат Сысоич заметил, как при их появлении сильней зашумели веялки, более прежнего засуетились вокруг них девки, поднося зерно, отгребая провеянное, и он подумал: «Пятнадцать копеек в день платит, да и то, небось, не каждой, а соку выжмет, что и за полтинник не наешь».
— Чего раскрутил, чего раскрутил? Не знаешь, зерно пойдет в полову? Или скоро надо? — незлобно пожурил Нефед Мироныч высокого худощавого парня, крутившего первую веялку, и, обернувшись к Игнату Сысоичу, как бы желая подчеркнуть, что он вовсе не строгий, пожаловался:
— Вот видишь? Нету хозяина — чуть шевелются, а покажись — готовы враз все вороха прокрутить.
— Да они вроде славно веяли, я проходил.
— То чужому человеку показать: мол, поглядите, как мы работаем! Ты их не знаешь, а я душу каждого вижу насквозь.
Они вошли в будку. Склонившись над низким столиком, Алена резала помидоры и лук, то и дело смахивая рукавом пот со лба. Накаленная солнцем оцинкованная железная крыша будки дышала жаром.
— Может, по рюмочке пропустим? — предложил Нефед Мироныч.
Игнат Сысоич готов был не поверить своим ушам, но объяснил это неожиданное гостеприимство влиянием Оксаны на Яшку, а того на отца — и согласился.
— Да ежели по одной — можно. Я забыл уж, какая она и есть, от начала пахоты не пробовал.
— Наше дело такое, брат: зиму гуляй, а уж летом — ни-ни.
Нефед Мироныч подчеркнуто ласково попросил Алену, чтобы она подала чего-нибудь закусить, и достал полбутылки водки.
Алена, удивленная не менее Игната Сысоича, думала: «Уж не меня ли пропивать будут?» Поставив на столик помидоры с луком и тарань, она удалилась в тень за будку, продолжая свои кухонные дела и слушая, о чем отец разговаривает с Игнатом Сысоичем. Но она обманулась в своих предположениях. Нефед Мироныч сначала говорил о том, о сем, но когда в полбутылке осталось на донышке, повел речь более смело:
— Лекарь сказал? И чего он там понимает! Корова на ногу не ходит, а он ее лечить. Я так думаю, Сысоич: на ярмарку тебе некогда, а я собираюсь; подвяжем корову заодно — и с богом. Ты мою возьмешь, рябую можно.
Игнат Сысоич пьянел быстро, но ума не терял.
— То ж бабка, никак, Мироныч. На греца ж она мне сдалась!
— Возьми телку Лыску, на лето корова будет, — уступил Нефед Мироныч.
— Лысую? Долго — на лето. А с моей ты што делать будешь?
— А чего с ней? Кроме, как менять, — нечего. С десятку, гляди, прикинуть доведется барышнику.
Нефед Мироныч достал вторую полбутылку и вновь наполнил стопки.
Игнату Сысоичу не нравилась лысая телка — ей было полтора года, и непородистая была она, — и он решил увильнуть от окончательного ответа.
— Должен я, Мироныч, с командиром своим посоветоваться.
— Ха-ха-ха! — хрипло захохотал Нефед Мироныч. — Боишься продешевить? — Чокнувшись, он выпил водку, понюхал кусочек хлеба, закусил помидором. — Ну, ладно, Игнат, согласный я. Так и быть, возьми Зорьку-цименталку. Жалко, да бог с тобой, — махнул он рукой, будто отдавал половину хозяйства.
Игнат Сысоич удивленно выпучил на него хмельные глаза, стараясь узнать причину такой необычной щедрости, но Нефед Мироныч ожидал этого и не смотрел на него, занимаясь таранью.
— Это же первый сорт корова, Мироныч!
— Чума с ним, с первым сортом! Раз даю — бери. Ну, дай бог! — чокнулся он опять и, подождав, пока Игнат Сысоич поднесет стопку к губам, вылил свою незаметно в стакан.
Игнат Сысоич выпил, покряхтел от удовольствия и покачал головой.
— Не пойму я тебя, Мироныч, что ты за человек. То до атамана меня тянешь к ответу, то корову даешь — первый сорт. Не пойму, — раздумчиво проговорил он, выбирая икру из рыбы.
— Бросим про это, Игнат! Бросим! Мы люди свои, и надо по-свойски жить! — Нефед Мироныч снова наполнил стопки, придвинулся поближе к Игнату Сысоичу и приступил к самому главному. — Ты вот что скажи, Сысоич, я давно собираюсь спросить, да не доводится все: в Черкасском как у тебя — родня большая чи такая же, как мы, грешные?