— Ну, давай, давай, Катька-а! Еще немного, родная, сейчас покурим.
Увлеченный работой, он и не заметил, как сзади его остановилась линейка.
— Помогай бог, — не слезая, процедил сквозь зубы Нефед Мироныч и ядовито добавил: — на чужой земле…
Игнат Сысоич остановил лошадь, снял фуражку и рукавом утер потное лицо. Сердце его тревожно застучало, и он сделал усилие над собой, чтобы держаться спокойно.
— Спасибо. А у нас своей, бог дал, никогда и не было, — сказал он. — Все на чужой шею гнем, того и гляди, как бы не согнали.
«Ишь ты, еще и храбрится», — подумал Нефед Мироныч и вслух повторил:
— «Согна-али». Добрых людей не сгонят. А вот какие чертевьем всяким землю поганят, таких как же не согнать?
Спросив у Игната Сысоича о границах участка, он больше не стал с ним разговаривать и поехал к балке, намереваясь начать обмер. Игнат Сысоич продолжал работу.
Через полчаса вдоль и поперек вымерив участок, Нефед Мироныч вернулся к линейке, уложил сажень и собрался ехать. Поровнявшись с Игнатом Сысоичем, он сказал:
— Ты, я вижу, дурачком прикидываешься. Так я тебе скажу напрямки: хозяин этой земли теперь я! А я с тобой уговора не делал засорять мою землю навозом вонючим и боронить ее бестолку. А за то, что ты самовольством занимаешься, я тебе велю сейчас же отсюда уезжать.
Игнат Сысоич подошел к нему и твердо, с сознанием своей правоты, сказал:
— Ты хозяин на день-два, а Степан — навсегда. С ним у меня писаный уговор, на нем печать атамана. Не имеешь ты прав распоряжаться этой землей. Я пока хозяин тут!
Нефед Мироныч спрыгнул с линейки, подошел к нему и ехидно спросил, подбоченясь:
— Учить казаков начинаешь?! Умом навозным забогател?
Белая нить летучей паутины коснулась его лица, прилипла к губам и запуталась в бороде. Нефед Мироныч, отмахиваясь, как от пчелы, злобно выплюнул паутину и ладонью вытер бороду.
Игнат Сысоич направился к бороне. Тогда Нефед Мироныч быстрым шагом обогнал его и стал торопливо отцеплять борону.
— Не трожь! Не трожь, говорю! — крикнул Игнат Сысоич, но Нефед Мироныч уже снял постромки, с силой выдернул борону из земли и потащил ее к линейке.
Игнат Сысоич настиг его, вырвал борону из его рук и потащил на прежнее место.
— А-а-а, хамское отродье! — взревел Нефед Мироныч, и в следующую секунду кнут, словно гадюка, обвил ноги Игната Сысоича повыше колен.
Не помня себя, Игнат Сысоич кинулся на Загорулькина, схватил его за горло. Но не ему было справиться с кряжистым Загорулькиным, и кнут вновь взметнулся в воздухе.
…Игнат Сысоич, пригнувшись, бежал по пахоте, спотыкался, падал и опять бежал, а над головой его все свистел кнут и все хлестал и хлестал, нестерпимо обжигая спину, плечи, голову. Потом все стихло.
Очнулся Игнат Сысоич на пахоте возле балки. Пахла сырая земля. По склонам балки, не шевелясь, уныло стояли раздетые деревья. Внизу, средь пониклых камышовых зарослей, журчал ручеек.
Одиноко и тихо было кругом. Лишь грачи, поблескивая сизым отливом пера, горделиво расхаживали по зяби, выбирая случайное зерно, червячков и наполняя степь протяжным хриплым карканьем.
Домой Игнат Сысоич вернулся больным. Не заходя в хату, он направился прямо в конюшню — убедиться, дома ли лошадь или ее взял Загорулькин. Но лошадь стояла у яслей и жевала сено. Услышав голос хозяина, она повернула к нему голову, коротко заржала. Игнат Сысоич бросился к ней, прильнул к ее тонкой красивой шее.
— Убежала, Катька, убежала от изверга, родная моя Катечка! — Он, как ребенка, ласково гладил ее, и слезы заливали его глаза.
В конюшню сумрачно вошел Леон. Допахивая землю под зябь на участке Пахома, он случайно узнал в степи о драке Загорулькина с отцом и, прибежал домой.
— Что случилось, батя? — дрожащим голосом спросил он, разглядывая исписанную кнутом одежду отца.
— Погибли, сынок! Насовсем погибли теперь. С земли согнал он меня, — сквозь слезы еле вымолвил Игнат Сысоич.
Леон выдернул из-под стрехи кол и, быстро отвязав кобылу, вывел ее из конюшни.
— Не надо, Лева, сынок! — сказал Игнат Сысоич, но Леон уже прыгнул на лошадь и с места погнал ее галопом.
Он не знал, на току ли Загорулькин и что он теперь будет делать. Прижавшись к лошади, стрелой летел он все вперед и вперед, ничего не замечая вокруг, и лишь серая стежка дороги змейкой юлила перед ним да слышалось, как стучали подковы лошади. Но там, где был он, не было Нефеда Мироныча.
Вечером, лишь только Дарья Ивановна подоила коров, с краю от сарая блеснул огонек. Никто его не приметил. А когда Нефед Мироныч спохватился, уже ревела и металась скотина, выли собаки, кричала птица и пламя от соломенного база, от навеса для инвентаря, где ждала нового урожая лобогрейка, румянило облако зловещим заревом.