Варя гремела тарелками, накрывая на стол. Отдав Чургину привезенное Леоном письмо, она как бы между прочим сказала:
— А ты спроси, как он «решился» и куда направился. Ехал к нам, а попал к Оксане.
Чургин улыбнулся и стал читать письмо, которое Лука Матвеич передал через Оксану.
Лука Матвеич писал:
«Кажется, я устроился пока сносно. Живем значительно лучше, гуляем, готовим уроки с молодыми. Купил интересные книги и сам от них молодею и набираюсь сил. Как вата жизнь? Занимаешься ли самообразованием? Рекомендую почитать Левитского в „Русских ведомостях“, статью И. Т-на в „Новом слове“. Подробнее поговорим позже. Учи людей и учись прежде всего сам. Это главное».
— Стреляный воробей, — с удовольствием проговорил Чургин и, что-то записав в книжечку, бросил письмо в печь.
— Видать, хороший знакомый. Что ж ты так с письмом? — опросил Леон.
— Очень хороший знакомый, брат, — серьезно ответил Чургин.
Варя хотела сказать немного ясней:
— Это самый настоящий… — но Чургин холодно посмотрел на нее и повел расспросы о хуторе.
Леону не понравилось это. «Нехорошее письмо, что ли, что они так переглядываются?» — подумал он.
За столом Леон рассказал о всех событиях в Кундрючевке, о побоях, нанесенных Загорулькиным Игнату Сысоичу, и, наконец, заговорил о том, о чем только своим и можно было сказать:
— Ну, я хотел расквитаться с Загорулькой за все, да не нашел его. Тогда мы со Степаном запалили сарай и амбар. Амбар не загорелся. Когда прибежали к ветряку, чуть не попались — человек какой-то наскочил. Оказался Семка, работник. Так он сам полотно на крыльях запалил, молодец.
— Тушили дружно?
— Так, абы свое не загорелось. Многие потихоньку хвалили: мол, хорошо сделал кто-то, а кто — поди узнай. Но Яшка, кажется, знает. Так и сказал: «Чепуха. Лобогрейка, сеялка, сарай, ветряк — на полтыщи, не больше. Я б таким поджигателям заднее место набил за то, что не умеют палить». Видал такого сына?
— Он пишет Оксане?
— Два письма прислал. За ней там Виталий Овсянников увивается здорово. Спорит все с Ульяной Владимировной, а Оксана называет его домашним революционером. Что это за люди? Она толковала: мол, это политики, против царя идут.
Чургин улыбнулся.
— Потом побеседуем. Против царя — правильно. Но из Овсянникова революционера не получится, мне… — он хотел сказать «Лука», но сказал: — Оксана рассказывала о нем. Горяч слишком и не туда смотрит. Конечно, и попа из него не получится, это бесспорно.
Проснулся Чургин-маленький. Чургин-большой подошел к люльке, нежно заговорил:
— A-а, не желаем мокрым лежать? А еще шахтер! Ай-я-яй… Мать! — стал он будить жену, прикорнувшую на кровати.
Варя торопливо встала.
— И не спала, кажется, а не слыхала… Давно проснулся?
— Желторотые мамаши всегда так: и не спят — и не слышат. Дай сухую пеленку.
Пока Варя кормила малыша, Чургин привел люльку в порядок: разостлал чистую пеленку, взбил подушку. В это время пришли два человека. Один из них, в шляпе, в пенсне и черном осеннем пальто с бархатным воротником, был доктор Симелов, второй, в теплой тужурке, в сапогах и картузе, — шахтер Семен Борзых.
Чургин познакомил с ними Леона, взял с полки том Пушкина и сказал Леону:
— Почитай-ка, а мы поговорим о наших делах.
Леон взял книжку и сел к лампе. Через минуту до него донесся приглушенный голос Чургина:
— Лука приобрел новую литературу и пишет, что дело у него идет на подъем: собираются, читают. Советует и нам почитать народнические выдумки Левитского и статью Ульянова.
«О чем это они?» — подумал Леон и, не поняв ничего из разговора Чургина с гостями, стал читать «Евгения Онегина». Услышав во время чтения слова «народники», «кружок шахтеров», «арифметика», «русский язык», он решил, что речь идет об открытии на шахте народной школы.
Когда гости ушли, Варя постелила на полу рядом с печкой тюфяк, положила две подушки, одеяло, и Чургин с Леоном легли спать.
— Что это за люди были? Это самые и есть шахтеры? — спросил Леон.
— Один — шахтер, другой — из моих городских знакомых. Слышал наш разговор?
— Немного, но почти ничего не понял. Чудные какие-то слова — «народники». Что за люди?
— Народники? Были такие. Хотели мужика просветить и против властей поднять. Не туда смотрели, не там искали, не так думали.
— Не понимаю.
— Тогда слушай, брат… — И Чургин стал тихо рассказывать Леону о народниках.
Печка горела жарко. От раскаленной плиты беленый дощатый потолок казался лилово-розовым, и от этого в комнате стоял приятный, успокаивающий полумрак.